— Вперед! Вперед, товарищи! — и призывал, и приказывал, и что-то обещал впереди молоденький младший политрук…
Громко заработал немного в стороне, но очень близко, немецкий пулемет МГ, затрещали в морозном воздухе автоматы. Младший политрук вроде как споткнулся. Но нет, вскочил. И опять рукой с пистолетом вперед зовет. Откуда только силы у парнишки!
Сорокин знал, что не должен отстать от него, но уже запыхался. Мороз обжигал разгоряченное горло. Совсем близко от уха — и часто, густо! — повизгивали пули. Он уже видел, что цепь сильно поредела. Становилось боязно, что для боя в немецкой траншее может не хватить бойцов… Да и где она, эта проклятая траншея? У него вроде бы случилось что-то со зрением. Он хорошо и широко видел по сторонам, вправо и влево от себя, где продвигалась, редея на глазах, цепь стрелков, и совсем плохо различал то, что лежало прямо перед ним. Там словно бы и не было, не виделось никаких позиций, никаких траншей — ничего, кроме дымной мглы, часто мигающей вспышками пулеметных и автоматных очередей. Из-за этого не ясно было, сколько же надо идти, чтобы дойти наконец до цели.
Ввалились в широкий противотанковый ров, откуда немцы только что стреляли. Здесь у них находилось, скорей всего, боевое охранение. Здесь сразу стало поспокойнее. Пули пролетали выше, мины пока что не рвались во рву. И пехотинцы без команды остановились, как будто уже сделали свое дело.
— Вперед, товарищи, вперед надо! — призывал и вразумлял бойцов младший политрук. — Мы еще не дошли. Вперед!
Но его как будто не понимали уставшие, обессилевшие люди. Даже послушный, исполнительный Сорокин и тот не находил в себе решимости и просто реальных физических сил, чтобы вылезти изо рва и потом еще бежать куда-то дальше.
Только уж когда политрук выбрался наверх и пошел вперед, двинулся за ним и Сорокин. И другие тоже.
Все они прошли очень недалеко. Политрук упал. Остальные залегли под непроходимо-плотным огнем. Застонали, запросили помощи раненые.
— Сапер, сапер! — вдруг услышал Сорокин совсем рядом и решил, что кто-то напоролся на минное поле и придется, значит, разминировать. Повернулся. На снегу лежал пехотинец с перебитой, лежавшей как-то поперек тела ногой.
— Отволоки меня в ров, будь другом! Пропаду ведь тут! — слезно попросил раненый.
— Сейчас, сейчас… — заторопился, пополз к нему Сорокин. — Только я не знаю, как же мне-то… Можно ли?
Он не знал, какие в пехоте существуют правила насчет раненных в атаке, и, подползши к раненому, стал оглядываться как бы в ожидании подсказки.
— Не прошли мы… — стонал раненый. — Все равно обратно…