– А почему четыре года войны? Нет, что победим, тут я не сомневаюсь, но срок больно большой выходит!
– В прошлой войне они против всех сражались четыре года, а сейчас на фашистов вся Европа работает! Уже раздавили бы нас, живи мы при царе. А так у нас пятилетки были, заводы построили и товарищ Сталин. Вломим им, но тяжко будет. Жилы надрывать станем…
– Так, значит… – Ворошилов пристально посмотрел в глаза Гловацкому – тот взгляда не отвел, только кривая улыбка застыла на обезображенном лице. – Давай по-простому общаться, Николай Михалыч, на «ты», по-товарищески. Когда наедине, то забудь про эти петлицы с большою звездою. Верю, такие ты сам выслужишь, еще мною командовать будешь.
– Эти бы слова, да кому-то в уши…
Ворошилов ухмыльнулся, встал со стула, подошел к шкафчику. Достал бутылку красного вина, сталинского подарка, два граненых стакана. Щедро плеснул в них терпкой красной жидкости – аромат вина стал ощущаться даже в прокуренном кабинете.
– На вот лекарство! Тебе сам маршал налил, кто в такое поверит?! Еще будешь внукам рассказывать!
«Блин, психотерапевт доморощенный! А ведь правильно делает, верно, так хандру и выводят, не только под угрозой расстрела». – Гловацкий глотнул вина – такого раньше ему никогда не приходилось пить, не для продажи оно, для души. Через минуту вроде отпустило в груди, а то давило изрядно.
– Совсем иной коленкор, а то бледный был, как вата!
Гловацкий помимо собственной воли рассмеялся, вспомнив историю с ватой и марлей, что всего две недели тому назад произошла, но как давно это было. Ворошилов удивленно выгнул брови, задумчиво и вроде как обиженно посмотрел, и генерал сквозь смех стал рассказывать:
– Числа пятого произошло, Климент Ефремович. Сам знаешь, что у баб определенные дни есть, критические, так сказать, в довольствии марля и вата на то не предусмотрены. Кстати, как и бумага для подтирки у всех – маета в частях сплошная. Вроде мелочи, а неудобств массу составляют. Так вот – у нас на складах только для медицины, и то очень мало. Я в окружком звоню – помогите, чем сможете! Как женщине-хирургу операцию делать, если из нее кровища прет, как из раны? Наутро молодой инструктор в страхе превеликом прибыл – почудилось им, что не просьба то, а приказ мой, за неисполнение которого, сам понимаешь…
– С тобой не побалуешь, – хмыкнул Ворошилов, – живо оформляешь под трибунал или сам стреляешь. Знаешь, сколько на тебя бумаг в Смольный пришло, читал и радовался. Жданов так и сказал, значит, ты все правильно делаешь! А дальше, что было? Как выкрутились или отбрехались?