— Что там у тебя?
— Это насчет танцовщицы… сегодня днем.
Аваллах тряхнул головой.
— Ничего не понимаю.
— Я просила мне сообщить, — объяснила подошедшая Брисеида. — Что с девушкой?
— Мне очень жаль, моя царица.
— Умерла?
Прорицатель кивнул.
— Рана была глубокой, и она ослабела от потери крови. Ничего нельзя было поделать.
— Она очень мучилась?
— Она держалась до конца. Было больно, да, но, мне кажется, она сама предпочла бы оставаться в сознании.
Царица рассеянно кивнула.
— Спасибо, Аннуби.
Прорицатель поклонился царю, повернулся и исчез. Брисеида закрыла за ним дверь и взглянула на мужа.
— Какая, в сущности, чепуха. — Она положила голову ему на грудь. Они обнялись и застыли так на целую минуту.
— Какой длинный и насыщенный день, — сказал Аваллах наконец. — Я утомился.
— Иди, ложись. Я задую лампы.
Царь поцеловал ее и направился в опочивальню. Брисеида заходила по комнате, гася светильники. Возле балконной двери она помедлила — из сада доносилась нежная мелодия. Кто-то пел. Царица подошла к балюстраде.
На залитой лунным светом траве стояла Харита в одной тонкой ночной рубашке. Она медленно поворачивалась, воздев руки к небу и запрокинув голову. Лицо ее выражало восторг, с губ срывался странный напев.
Брисеида открыла было рот, чтобы ее окликнуть, потом раздумала и прислушалась. Поначалу она не смогла разобрать слов, а когда смогла, у нее перехватило дыхание.
«Матерь народов, Лоно знаний, я — Атлантида… Атлантида… Атлантида… Я — Атлантида».
Хафган стоял, закутавшись в полуночно-синий плащ и сжимая дубовый жезл в правой руке. Он задержал взгляд на ночном небе, потом вновь заходил посолонь вкруг врытого стоймя камня посреди каменного кольца, останавливаясь лишь затем, чтобы съесть несколько лесных орехов знания из кожаной ременной сумки.
Он ходил медленными кругами, слушая, как шуршит прошлогодней травою ветер и кричит на далеком дереве охотница-сова. Полная луна ярко светила на землю, двигаясь своим положенным курсом, и Хафган на ходу примечал свойства этого света. Шли ночные часы — друид вслушивался, взвешивал, оценивал.
Когда луна встала точно над центральным камнем, друид завел песнь-прорицание; он бормотал тайные строки про себя, медленно, с чувством, ощущая, как проникается их силой. Тяжелая завеса, окутывавшая в прочее время его чувства, постепенно истончалась и наконец стала совсем прозрачной. Теперь он мог заглянуть в Иной мир, где глаза его видели, уши слышали, а мозг воспринимал то, что обычно скрыто от смертных.
Бормотание перешло в пенье, голос окреп, по невидимым воздушным тропам разнеслись слова: