— Не стоит себя так терзать, Мирддин, — как-то сказал мне Блез в тоскливый промозглый зимний вечер, когда я тщетно пытался затвердить длиннейшую "Битву деревьев". — Тебе совершенно необязательно становиться бардом. Погляди вокруг — многие и без этого живут.
— Мой отец, Талиесин, был бардом. Хафган говорит — величайшим бардом всех времен.
— Так он считает.
— А ты нет?
Он рассмеялся:
— Разве можно перечить верховному друиду?
— Ты не ответил на мой вопрос.
— Ладно. — Он надолго замолчал. — Да, твой отец был величайшим из нас, более того, он был мне другом и братом. Но... — Он предостерегающе поднял палец. — ...Талиесин был... — Блез снова надолго замолк и слегка дернул плечами, раздумав говорить то, что уже было начал. — Но не каждый может стать тем, кем он был, или достичь его высот.
— Я обязательно стану бардом. Я буду стараться изо всех сил, Блез. Обещаю.
Он покачал головой.
— Дело не в старании, Сокол.
— Ав чем? Чего ты от меня хочешь? — захныкал я. — Только скажи.
В карих глазах наставника светилось сочувствие; он хотел, как мог, мне помочь.
— Ваши дары различны, Мерлин. Ты не можешь стать своим отцом.
Тогда я не воспринял его слов, но потом много раз воспоминал.
— Я стану бардом, Блез.
Я Мерлин, и я бессмертен. Что это — каприз природы? Дар матери? Наследие отца? Не знаю, как такое случилось, но это правда. Не знаю я и другого — откуда берутся слова, что наполняют мою голову и падают с уст, словно пламя, на хворост людских сердец.
Слова, образы... так есть, было и будет... Мне довольно взглянуть. Чаша черной дубовой воды, тлеющие угли в костре, дым, облака, самые лица людей — я гляжу, и мгла расступается, и мне удается чуть- чуть заглянуть на спутанные тропинки времен.
Бывали ли такие времена?
Нет! Ни столь великих, ни столь ужасных. Знай люди, что грядет, что ждет последнего из них, затрепетали бы, сникли, закрыли головы и заткнули рты плащами, чтобы не завопить. Неведение — их благословение и проклятие. Но я знаю; я, Мерлин, всегда знаю наперед.
Глава 2
У мальчишки глаза, как у хищной птицы, — сказал Максим, кладя руку мне на голову и заглядывая в лицо. Ему ли было не знать — вот уж у кого был взгляд хищника. — Ни у кого не припомню таких — словно желтое золото. — Улыбка его полоснула, как нож. — Скажи мне, Мерлинус, что видят твои золотые очи?
Странный вопрос для семилетнего мальчика. Но в мозгу моем возник образ: меч — не широкий и короткий, как у легионеров, а длинный кельтский — заостренная книзу певучая молния. Рукоять — бронза, обвитая серебром, — увенчана царственным аметистом. На камне резной Орел Легиона, яростный и горделивый; лучи света сходятся в его черном сердце, и сам он горит глубоким и ровным огнем.