— Смешной вопрос.
— Нет. Я хочу, чтобы меня взял мужчина, который умеет это делать, и нежный.
— Нада, в самом деле, ты понимаешь, как это сложно?
— Да.
— Я… я… не может быть речи… чтобы причинить тебе зло. Нам нельзя влюбляться. У меня моя карьера, надо и о моих родителях подумать. Скандал — это несчастье.
— Так ты не хочешь делать этого со мной?
— Конечно хочу, но…
— Бернар, мне совсем ничего от тебя не нужно, кроме твоей нежности, и еще — проводить чуточку времени вместе. Я хочу красоты. Если ты будешь терпелив, я очень быстро научусь. Тебе не надо беспокоиться, что ты разобьешь мне сердце или что я создам тебе трудности.
— Зачем, Нада, зачем?
— Это долгая история, Бернар, но мне надо знать любовь и я не буду в этом маленькой девочкой.
Он нервно дернулся.
— Ты добрый и внимательный, мне это нравится, — сказала Нада. — Давай станем любовниками, а когда будет надо, я упорхну.
— Не смотри на меня, Нада. Я не могу выдержать, когда ты на меня смотришь. Не жми на меня так…
Она рванулась от него.
— Думаю, я приму душ, — сказала она, уходя.
— Нада!
— Да?
— У Отманов вечером официальный обед в индийском посольстве. Их не будет допоздна.
— Я знаю, — сказала она. — Я сегодня очень много играла с детьми. Они будут спать как убитые.
— Принимай свой душ. Дверь в мою комнату будет открыта.
Он целовал ее тело и не мог остановиться.
— Ты милый, — сказала Нада. — Было совсем не так больно, как я думала. Какая же у меня была дурацкая жизнь, что надо было душить такое чудесное… Бернар, ты милый. Ты очень чуткий.
— Это ты, Нада. Как же ты стала такой свободной, такой… такой простой.
— Теперь я буду еще свободнее. И ты можешь попробовать все, всему научить меня. Я хочу всего этого. Дай мне знать, какие места возбуждают тебя, и как тебя возбудить. Я хочу все это делать. Я хочу съесть тебя живьем.
— О да, Нада… да, да, да.
— Входи, Нада, садись, — сказал Хамди Отман.
— Да, сэр.
— Ты вся сияла этот последний месяц, — сказал он, открывая свою коробку с сигарами и приступая к ритуалу обрезания, увлажнения, разминания, зажигания.
— Я очень счастлива с детьми, — сказала она.
— Только с детьми?
Она взглянула в его худое жизнелюбивое лицо, его искрящиеся глаза, чуточку жестокие, чуточку напряженные.
— Жизнь здесь куда добрее, чем в Акбат-Джабаре. Надеюсь, что и работала я подобающе.
— Дети тебя обожают, ты знаешь. Не снимешь ли ты свой платок?
— У меня не так много волос.
— Тебя это беспокоит?
— О нет, но когда люди на меня смотрят, они, кажется, испытывают неловкость.
— Ну так что, снимешь?
Она сдернула его с головы. Волосы уже немного отросли. Это придавало ей вид довольно пикантный, даже сногсшибательный.