Через минуту мы уже сидели по обе стороны его письменного стола, на моем любимом месте. Оно было самым лучшим местом, пока я не заметил, как он морщится от боли.
— Как ты знаешь, Ишмаель, у меня никогда не было детей. Я боялся, что родится что-нибудь кривое вроде меня. Не думал ли ты о возможности отправиться со мной в Лондон?
— О, доктор Мудгиль, я мечтал услышать ваши слова. Но я знаю, что если уеду, то никогда не смогу взглянуть в лицо самому себе. Я не могу стать предателем.
— Предателем чего? Общественной системы, которая никогда не даст тебе свободы или красоты уникальной мысли?
— Я не оставлю Наду, пока она не будет в безопасности. А что касается отца…
— Разве ты не понимаешь? Ты и Нада — пешки в его отношении к миру, которого он никогда не увидит. Ишмаель — это смутная мечта хаджи Ибрагима о будущем. А Нада — это смутная память о Табе и о его прошлом, эйфория оттого, что он отправит ее к какому-нибудь великому шейху или богачу. Неужели ты хочешь прожить всю жизнь ради стариковских фантазий?
— Не надо, пожалуйста. Вы сами сто раз говорили мне, что никто не может порвать связей с арабским обществом. Разве вы будете свободны, даже оказавшись в Лондоне?
— Нет, я никогда не буду свободен, но я окончу свои дни без разочарования и злобы. Всякому достается лишь половина каравая. Попытайся, Ишмаель. Забирай свою сестру и беги.
— Вы думаете, я не провел тысячу и одну ночь, задумывая бегство?
— Так уходи, мальчик, уходи!
— Куда, доктор Мудгиль, к семи раям?
Я вышел на улицы Иерихона, и мои легкие заполнились горячим спертым воздухом. Когда я миновал цепочку лавочек и кафе, все приветственно кивали мне из уважения к моему отцу.
По улице прогрохотал грузовик с федаинами, подняв облако пыли. Они стреляли в воздух из своих винтовок.
— Итбах аль яхуд! — скандировали они. — Смерть евреям!
В громкоговорителе кудахтало каирское радио. Президент Насер обличал вероломство американцев и сионистов.
Военная лихорадка нарастала. Все накачивали себя для близкой битвы против Израиля.
В сточной канаве играли уличные мальчишки.
Я остановился перед калекой-нищим и дал ему монету. Когда-то был нищим и доктор Мудгиль. Его спасли. Но этому парню такая удача не светит.
Что это читал мне доктор Мудгиль из Т. Э. Лоуренса, этого великого арабского героя из англичан? Он сказал… дайте подумать… вот, вспомнил:
«У арабов нет полутонов в их зрительном регистре… Они не допускают компромиссов и до абсурда следуют логике своих идей, не замечая несовместимости противоположных выводов. Их убеждения порождены инстинктами, их действия интуитивны…»