Сошлемся на то, что «благородный хищнический порыв» (названный так Торстейном Вебленом) – это стандартный инструмент социального доминирования. В прошлом богатые часто приглашали гостей на охоту, которая была проявлением хищнической силы, а также актом, скреплявшим кровью дружеские узы. В частности, охота на лис стала символом богатства. Богачи скакали по округе в старинных аристократических костюмах, чувствуя присутствие рядом духов умерших королей. Это была возможность показать свое мастерство верховой езды и умение обращаться с гончими. Конечно, охота на лис уже не приемлется обществом, и сегодня охотники, как правило, стараются свести кровопролитие к минимуму. Более серьезные из них говорят, что хотят «видеть гончих в деле», самые же легкомысленные признаются, что им просто нравится скакать галопом по полям. Едва ли кто-то признается, что следует примитивному хищническому порыву.
Но на охотах, которые я наблюдал, именно возможность гибели заставляет обычным зимним утром раскрываться самые тугие кошельки. Скачущая лошадь может в последний момент затормозить у каменной стены. Глаза горят, ноздри раздуваются, копыта скользят по сырой земле, конь падает и переворачивается. Наездник оказывается «погребен» под лошадью. Удачная фраза. Лисы тоже умирают, притом гораздо чаще. Одна из них пересекает болото по участку сухой земли, а за ней, в десяти ярдах, – неистово лающая свора. Разрыв сокращается. И вот лисица исчезает в фонтане крови. Для новичков на первой удачной охоте пощечина окровавленным лисьим хвостом – это племенной ритуал посвящения: отметина хищника.
Даже если праправнуки переходят в лагерь противников охоты, они часто хранят воспоминания о том, что их предки были большими свирепыми животными. Сцена охоты, написанная, скажем, Жерико, наверняка порадует глаз художественностью исполнения и зрелищностью. Кроме того, она напоминает посетителям о том, что они ступили на территорию убийцы. В одном доме, где я побывал, над главной лестницей висит картина Франса Снайдерса, изображающая охотничьих собак и льва с красными зубами и когтями. Напротив – еще два полотна Снайдерса, на одном из которых медведь, отбрасывающий в сторону гончую, а на втором – лев, вонзающий зубы в бок человеку, в то время как другой лежит поверженный с разодранным животом. Посреди этой резни висят обычные портреты грозных предков.
Картины Джорджа Стаббса обычно более сдержанны, но они могут нести все то же подсознательное послание. Например, над кушеткой в курительной комнате в частных покоях дворца Бленем, где отдыхают герцог и его семья, висит картина Стаббса, на которой изображен лежащий тигр. Тигр был подарен семье Робертом Клайвом в XVIII веке, а когда я оказался в Бленеме два с половиной столетия спустя, там все еще помнили его диету: тигр съедал двадцать четыре фунта мяса за два или три дня и коровью голову раз в неделю. «Он отпугивал браконьеров», – пошутила моя провожатая.