Наконец с уборкой было покончено, и посреди комнаты появился большой медный котёл. Я плюнула под него, зажигая магический огонь, и влила ведро воды, заготовленное ещё с вечера. Начиналось то, ради чего я на самом деле жила здесь.
— За тёмным лесом, за Белой горою кати мелким бесом, пройдись метлою, — шептала я, ритмично взмахивая помелом. — Собери ветер, собери тучу, мир чист и светел, выбирай получше…
В котле медленно закручивался серый водоворот того, что уже никак не напоминало родниковую воду. Мимоходом удовлетворенно кивнув, я потянулась за травами. Руки машинально метали в варево один ингредиент за другим, губы беззвучно шептали заговор, и сперва едва заметный парок над зельем густел, превращаясь в тёмно-зелёный смерч.
— Возьму силу. Отдам силу. Кто бы ты ни был. Не быть тебе милу. Стеною встану. На пути незримо. Кто бы ты ни был. Идти себе мимо.
Над полом плыл мутный туман, который медленно смешивался с парами моего варева и втягивался в открытый зев печки. По вискам сползали капли пота, а помело, казалось, стало свинцовым, но я упрямо повторяла слова древнего заговора:
— Мир закрытый. Жизнь чужая. Кого ни спросят. Никто не знает. Ворота скрыты. И стен не видно. Подумай: «Нету». Не так обидно.
— За стеною вой млады. Чужому гостю не будут рады. Зайти за стену не хватит прыти. А кому хватит, тому не выйти… — вплелся в мой ослабевший голос густой бас Черномора, и поверх моих пальцев на помело легли его большие мозолистые ладони.
Сразу стало гораздо легче. Не то чтобы с меня сняли ту бесконечно тяжёлую плиту древней нечеловеческой магии, что давила на плечи, пригибая к земле. Но её мощь определённо стала мягче… «Выносимее», как бы странно ни звучало это слово.
— За тёмным лесом, за Белой горою кати мелким бесом, пройдись метлою. Бери зелье, бросай в небо. Не войдёт тот, кто прежде не был, — закончили мы уже вдвоем.
Одновременно с последними словами туман со свистом втянулся в печь, и на мгновение в мире воцарилась безлунная ночь. Но лишь на мгновение или даже меньше. Как будто моргнул и снова смотришь на яркие лучи солнца и лениво шевелящиеся под летним ветром листья.
— Зачем сама? — хмуро спросил он, когда я немного отдышалась.
— Бабка сама завивала, и я сама должна, — упрямо мотнула головой я. — Не можешь же ты всю жизнь меня за руку держать.
— Гуртом и батьку бить сподручнее, — криво улыбнулся он.
— Родителей уважать надо, а не бить. Тем более гуртом, — буркнула я.
Черномор опустил голову.
— Совсем я тебе не люб. Что ни сделаю, всё мимо.
— Что? — опешила я.
— Да ничего, — махнул огромной ручищей он. — Это потому, что мы эти… Как их… Коллеги?