Эти ряженые выследили меня, спланировали покушение. Энергия рыцарей-реконструкторов заслуживает лучшего применения. Российская промышленность в упадке. Управленческий кризис. Интеллектуальный кризис. Множество социальных проблем. Обманутые дольщики, низкие пенсии, махинации с коммунальными платежами, нелегальные свалки. А эти люди в расцвете сил тратят время, чтобы ловить и наказывать малоизвестного комика за то, что назвал ряженых идиотов ряжеными идиотами. А вдруг это медленно действующий яд? Придётся умереть от рук ролевиков. Это почти как умереть от рук вымышленных персонажей.
Но лучше не затягивать с этим. Либо убейте меня, либо дайте нормально жить. Я не хочу бегать от вас, не хочу бегать за вами, не хочу расшифровывать ваши послания. Вы доказали, что настроены очень решительно. Ну хорошо. Покончу с этим прямо сейчас — запишу извинения.
Я достал телефон. Синяк был отчётливо виден через камеру. Лицо казалось одутловатым, но не испуганным. Нет, у меня было достаточно спокойное лицо, всё-таки я себя недооценивал.
Даже не посмотрел, что получилось, хотя и мелькнула мысль, что к концу я заговорил совсем уж жалобно. Опубликовал сразу и положил телефон экраном вниз. Врезал настойки. Почувствовал наконец лёгкость.
* * *
Я надеялся, что вечер этого самого трудного в жизни дня пройдёт без событий, хотя бы потому, что решил сидеть, запершись в комнате, отключившись от всего, но совсем уже перед сном вернулся Абрамов. Сперва я услышал, как открывается одна дверь, а потом вторая — дверь в его комнату. Он стал запираться от меня. Но мне было наплевать. У меня голова кружилась — наверно, от впрыснутого яда. Тут не до дешёвых обид. Абрамов постучался ко мне (довольно решительно) и пригласил в комнату.
Я не смотрел по сторонам, и всё же заметил пару деталей: синеватые пятна на полу (то ли от вина, то ли от ягод), стеклянные лебеди на стеклянном столе, каталоги магазинов разбросаны. На стене фотография в рамочке: Абрамов на фоне могилы Бродского в Венеции. Саркастическая ухмылка, живот торчит. Была ещё фотография, где он ест устриц. Тоже почему-то висит на стене. Вечерами он, наверно, сидел в кресле и смотрел на самого себя за устричным ужином.
Он был уже в курсе всего, но решил расспросить о деталях. Слушал рассеяно, мял каталог. Смотрел очень угрюмо. То, что моя жизнь превратилась в цирк на Цветном бульваре, приводило его в раздражение. Он как будто и не верил мне, и завидовал.
В какой-то момент он перестал делать вид, что слушает, и заметил, что у меня «высокохудожественная натура». Может быть, он хотел намекнуть, что кое у кого едет крыша, и что все эти угрозы и даже нападение мне привиделись. У меня не было сил его ни в чём убеждать, я хотел просто прервать этот разговор, но он вдруг выдвинул версию: это могло быть связано с его похоронными делами. «Наши маленькие похоронные дела, в которые тебя вовлекли случайно», — так он выразился, чтобы снова разразиться монологом о том, что все желают хорониться как свиньи, и как тяжело его знамя прогрессора.