Прогулка до дома была мучительной. Бабушка заговаривала со всеми прохожими, цепляясь к ним с совершенно невыносимыми, за гранью человеческого терпения вопросами. «Ну что, гуляете?», — спросила она немолодую худую женщину, толкавшую перед собой коляску. Женщина, смерив не бабушку, а меня строгим взглядом, кивнула, наполнив этот кивок до краёв отравой. «Ну что, играете?», — спрашивала она у пинавших мячик детей. «Ну что, в магазин пошли?», — интересовалась она у ровесниц, шедших с пустыми авоськами. При приближении людей у неё всегда появлялось такое выражение, блаженно-заворожённое, и даже стекленели глаза, и мне хотелось броситься зажимать ей руками рот, но кажется, даже это её бы не остановило, и она спрашивала снова и снова, чтобы услышать раздражённое, обиженное, усталое, но почему-то такое нужное ей «угу».
Наконец мы оказались внутри. Я замёрз от медленного движения и холодного тела бабушки, опиравшегося на меня при ходьбе, поэтому на ходу выпил рюмку целебной настойки и побежал к шкафам с газетами. Макулатура лежала жёлтыми кирпичами, перевязанными, как торт, изящным узлом. «Совершенно секретно» была на глубине, и, в отличие от библиотеки, здесь в сортировке не было никакого порядка. Даже внутри номеров его не было — листы были растасканы, перепутаны друг с другом. В основном это были не целые газеты, а сплошные чудовища Франкенштейна, слепленные из двух-трёх-четырёх номеров.
С трудом вытянув из тесного шкафа сразу два короба, я услышал тихое звяканье. Литровая банка. Достал и взглянул на свет. Внутри была сухая чёрная масса. Свернул крышку, принюхался — слабо пахло землёй. Наверно, какая-нибудь засохшая целебная грязь или даже земля с нашей дачи, которая давно сгорела дотла, а участок продали за копейки. На бабушку с её ностальгией, с годами принявшей патологические черты, это было очень похоже. Вдруг показалось, что бабушка стоит за моей спиной, и я резко оглянулся. За запертой дверью послышался звук спускаемого бачка.
Нужно было вернуться к поискам.
Я заранее устал и вспотел от предстоящей работы, но нашёл статью о пророке Евгении в первые пять минут. В глаза бросилась смазанная фотография уже хорошо знакомого мне человека в милицейской форме со спутавшейся бородой. Только в этот раз он позировал сидя и смотрел в объектив. У него были жестокие глаза неизвестно какого цвета. Я разволновался и стал ходить по комнате, никак не находя себе места. Время от времени поглядывал на страницы, разложенные на дубовом столе, но не получалось заставить себя сесть. Вздыхал, отжимался, глядел в окно. Стол пах непривычно, как будто его протерли автомобильным маслом. Наконец уселся за чтение.