— А потому, что этих тысяч у него — как песка в том Чёрном море.
— Во как! Кто же это он: заводчик, банкир?
— Не знаю, он не говорил, а я не спрашивала.
— Ну хорошо. Вот протокольчик, извольте подписать здесь и здесь, и можете быть свободны. Да, и по повестке к мировому не забудьте явиться, а то вас подвергнут приводу.
Жирто, не читая, подмахнула протокол и встала:
— Я думала, вы денег попросите.
Мечислав Николаевич откинулся в кресле и сложил руки на груди:
— Нет мадам. Я с упырей денег не беру.
Жирто вскинула голову:
— Моё настоящее положение не даёт вам никакого права меня оскорблять. Я женщина, в конце концов. Вы… вы… — хам!
Кунцевич зло сжал губы:
— Я недавно читал в газете, что в Петербурге около пяти тысяч зарегистрированных проституток, а вместе с теми, кто проституирует тайно, их около тридцати тысяч. Проституцией в городе занимается пять процентов женского населения! Пять процентов! Стало быть, и желающих стать блядьми — тысячи. Неужели нельзя было из такого количества найти охотниц? Зачем надо было к разврату хороших девиц склонять? Зачем ты, сука старая, столько девок сгубила?
Сводница посмотрела на него испепеляющим взглядом:
— Так охотниц-то среди интеллигентных почти нет, больше всё — крестьянки да мещанки неполированные. А с такими вам, старым кобелям толстобрюхим, не интересно, за таких вы по полторы тысячи не заплатите. Вам гимназисток подавай, да смолянок. Ладно, некогда мне с тобой разговоры разговаривать, домой пора. Книжку отдашь?
Сыщик только усмехнулся.
Дома титулярный советник налил себе большую рюмку коньяку и выпил одним глотком. «А ведь ничего с Жирто не сделаешь. Я даже мирового попросить не могу, чтобы он её к аресту приговорил — не станет он меня слушать, да ещё и в давлении на правосудие обвинит. А с клиентами её мне и подавно не дадут ничего сделать, а коли попытаюсь — голову открутят. Вот разве что Ашота поискать? Но если ни Музу Леонардовну, ни их превосходительств не трогать, то и Ашота этого черноморского тоже не следует — чем он хуже других? Ребёночек из-за него погиб? Так скорее всего он не первый, да и не последний — девицы все сплошь без всякого опыта и понимания, небось каждая вторая беременеет. Остаётся одно — забыть».
Мечислав Николаевич поставил рюмку, взял в руки вечерний выпуск «Биржевых ведомостей» и углубился в чтение:
«Возмутительное дело (от нашего судебного хроникёра).
Бонна доктора Руковича, бывшего полицейского врача, с детьми его Евгенией 10-ти лет и Николаем 8-ми лет, гуляла по Забалканскому проспекту. У мальчика на цепочке была собака. Мимо проходившая кр. Грачёва пристала к детям, хотела отнять собаку и произвела беспорядок. 10 марта Грачева у мирового судьи 18-го участка обвивалась по ст. 38 уст. о наказ. Вот что показала свидетельница бонна Лоос: «Я шла гулять с детьми доктора Руковича, собака наша была па цепи, и её вёл мальчик. Повстречалась нам Грачёва, которая става вырывать собаку от ребёнка, мальчик заплакал, я заступилась за ребёнка и сказала: подождите, я отведу детей домой, не пугайте их. Она, Грачёва, ударила меня по руке. Я позвала городового, который отправил нас всех в участок вместе с детьми. Собралась большая толпа народа, которая пошли за нами к участку. Когда нас вели в участок, городовой грубо обращался с нами и, взяв меня за руку, толкнул, говоря: «ступай в участок». Д-р Рукович живёт на 6 роте и как доктор не может быть не известен своей же местной полиции, хотя бы по фамилии. Случай с детьми произошёл на углу 9 роты.