.
Полагать, что первым идет не индивид, а группа — означает вовсе не то, что индивид «заперт» в группе, а, скорее, то, что свою уникальность он приобретает лишь в социальном отношении, которое также конститутивно для его бытия. Также это не означает, что не везде присутствует естественное желание избежать деспотизма, принуждения или плохого обращения. Между индивидом и группой могут быть напряженные отношения. Все это действительно является всеобщим. Но не является всеобщей верой в то, что лучший способ защитить свободу — это постулировать существование абстрактного индивида, лишенного всех своих конкретных качеств, отделенного от всех своих естественных и культурных связей. Во всех культурах есть конфликты, однако в большинстве из них превалирующее мировоззрение является не конфликтным (индивид против группы), а «космичным», то есть подчиненным порядку и естественной гармонии вещей. У каждого индивида есть своя роль в той целостной системе, в которой он состоит, а роль политической власти — наилучшим образом защищать это сосуществование и гармонию, залог долговечности. И в том именно смысле, в каком универсальна власть, но не ее формы, универсально и желание свободы, тогда как способы удовлетворения этого желания могут существенно различаться.
Проблема особенно заостряется тогда, когда социальные и культурные практики, обличаемые во имя прав человека, являются не навязанными, а традиционными, а потому, очевидно, одобряются большинством населения стран с подобными практиками (что не означает, что их там никогда не критикуют). Как может выступать против них учение, основанное на том, что индивиды свободны поступать по своему усмотрению? Если людям надо дать свободу делать то, что они хотят, пока применение этой свободы не вредит свободе других, почему же народам, некоторые обычаи которых кажутся нам шокирующими и достойными осуждения, нельзя предоставить свободу практиковать эти обычаи, если они не хотят навязывать их другим?
Классический пример — клиторидэктомия, все еще практикуемая и сегодня во многих странах Черной Африки (как и в некоторых мусульманских странах). Речь, очевидно, идет о вредной практике, но ее сложно вырвать из социально–культурного контекста в котором она, напротив, считается положительной в моральном отношении и необходимой в социальном: необрезанная женщина не сможет найти мужа и не сможет иметь детей, вот почему женщины, которые были обрезаны, первыми стремятся подвергнуть своих дочерей обрезанию. Тогда вопрос в том, во имя чего можно запрещать обычай, который никому не навязывается. Единственный разумный ответ состоит в том, что можно лишь подтолкнуть заинтересованные стороны к размышлению об уместности этого обычая, то есть спровоцировать