— Врать не буду, — после короткой паузы произнес командир. — Действительно, в Тригорске наши взорвали автобус, в котором находился Ариф. Говорят, произошла ошибка, там посчитали, что в автобусе перевозили местных заключенных, а твоего брата накануне должны были расстрелять в местной тюрьме. Но его спас мораторий, запрет на смертную казнь их президента.
Значит, Лейла сказала правду. Уткнувшись лицом в подушку, Зейнаб не смогла сдержать слез. И сквозь рыдания услышала голос командира:
— Не плачь, любимая, я постараюсь быть тебе не только мужем, но и братом. А сейчас иди ко мне.
Разметав по подушке влажные от слез волосы Зейнаб и целуя ее, Гурам вновь овладел ею.
Покинув централ, Иван Пелипенко уехал в родную деревню под Тригорском, в ней ему принадлежал доставшийся от родителей дом. Здесь, в Солнцеве, обычно по выходным, он занимался, подобно другим дачникам, сельскими делами и свой сад-огород содержал в достойном порядке. Весь набор овощей: ранний редис, лук, чеснок, огурцы — у Ивана были свежайшие, с грядки. Он выращивал на пяти сотках картошку, к осени поспевали в теплице помидоры. Нечасто, раз в месяц, к отцу наезжала дочь Таня с внуком Павлушей, увозившая на машине изрядную часть того, что выращивал Иван.
В Тригорске Пелипенко куковал один. После смерти супруги от рака груди так и оставался бобылем. Друзьями в городе он не обзавелся, из сослуживцев чаще всего встречался с доктором Пирожковым, бывало, Григорий наезжал к нему в деревню.
В такие приезды им на вечер хватало бутылки водки по «ноль семь». Пирожков, родом с Украины, привозил с собой самолично приготовленное сало с перцем и чесноком, иногда казенный спирт. Иван готовил сносную закуску.
В застолье говорили о разном. С ностальгией вспоминали советские времена, когда оба были еще молодыми, а централом командовал бывший фронтовой офицер, жесткий, но справедливый полковник Родченко. Папушу за грубость и чванство оба не любили, в разговорах часто осуждали, это сближало двух разных по характеру и профессиям людей.
Пирожков не раз советовал Ивану жениться, обзавестись семьей, пару раз знакомил его с женщинами. Пелипенко обычно не возражал, но чаще уклонялся от разговоров о спутнице жизни. Провозглашал свой любимый тост: «За нас с тобой, Пирожок, что мы вне зоны…», после чего оба нередко заводили русскую «Песнь узника». Григорий, обладавший неплохим высоким голосом, начинал первым:
— Не слышно шуму городского, за Невской башней тишина…
— …И на штыке у часового горит полночная луна, — подхватывал Иван.
— Это же, Гриша, про нас с тобой песня. И я был часовым на Магадане, как тот парнишка в песне, — с ностальгией вспоминал Пелипенко. — Бывало, в стужу да мороз стоишь на вышке часов по восемь, при полной луне над тобой, ждешь смены и кажется, она никогда не придет.