Томас подошел к другому мальчишке, который сидел верхом на балке моста, болтая ногами в пустоте. Океан перед ними являл собой огромную черную бездну, похожую на разверстую пасть Левиафана.
— Классно, да? — крикнул Большой Боб.
Том посмотрел на своего друга. Своего единственного настоящего друга. Зрачки у того были расширены, по лицу блуждала улыбка. Он казался безумным.
Впрочем, он таким и был.
— Какого хрена ты тут делаешь?
— Интересно же, Томми-бой! Помнишь, когда в январе был шторм, на берег выбросило много всякого-разного.
— Это было два месяца назад. Все уже растащили.
— Может, и не все… Часть моста смыло на хрен, а эта часть уцелела. Где-то тут вывеска: «ОЧЕНЬ опасно!»
— Не надо больше сюда ходить. Это запрещено. То, что осталось, тоже может обрушиться.
Большой Боб пожал плечами.
— С каких это пор тебя волнуют запреты?
— Я волнуюсь за тебя, Сет.
Именно тогда Томас впервые назвал его этим именем.
Сет повернул голову и внимательно взглянул на него. В его глазах была печаль. Бесконечная и еще более глубокая, чем бездна у них под ногами.
И Томас знал. Знал, что это не просто оборот речи.
— Лилиан Гордон, — сказал Сет. — Моя мать… Ты знаешь, она…
— Что?
— Она хочет меня убить.
Томас последовал за Сетом в глубину ангара.
У стены лежал труп.
Белые волосы Ленни были грязными и слипшимися от красноватой воды. Они почти полностью закрывали лицо. А ведь он так следил за своей внешностью… Руки были сложены на груди.
Конечно, Томас сразу узнал эту позу — точно в такой же обнаружили и тело Лилиан Гордон, матери Сета.
— Ему даже не понадобилось всаживать пулю в голову, — мягко сказал Сет. — Хватило электрошокера.
Томас обернулся к нему и…
…увидел перед собой огни Санта-Моники.
Еще было время вернуться. Отступить.
— Ты сам не знаешь, что говоришь.
— Я тебя уверяю, она хочет меня убить, — повторил Сет.
— Она просто не в себе.
— После рождения ребенка она ничего не ест. Худеет с каждым днем. И перестала одеваться.
— Ну, после родов у женщин бывают странности. Твой отец…
— Он ни хрена не замечает! — выкрикнул Сет. — Точнее, ему наплевать! Он знать ничего не хочет, кроме своей работы!
— А своему психиатру ты об этом говорил?
— Дэвиду? Нет.
— Вообще ничего?
— Он считает, что проблема во мне.
— Она все равно тебя любит, — сказал Томас, закрывая глаза. — Иначе и быть не может. Она же твоя мать.
Сет невесело рассмеялся.
— Знаешь, я почти жалею о тех временах, когда она меня всего лишь… трогала.
— Замолчи.
— Кроме шуток. Это я еще мог терпеть. А теперь, когда она меня бьет, это все труднее, и…
Томас заткнул уши. Он не хотел ничего об этом знать. Это было невыносимо.