— Кроме этого — почти ничего, — после паузы добавила она. — Должно быть, я заснула.
— Готов поспорить, что это так.
— Глупо, да?
— Нет, конечно. Дело в том, что все отвечают на этот вопрос совершенно одинаково. Никто, кроме меня, ничего не видел. Один заснул, другой ничего не помнит, еще кто-то помнит урывками…
— Ничего страшного — много кто засыпает в автобусе или в машине. Езда укачивает.
Но голос Элизабет звучал не слишком уверенно.
— Послушайте, — сказал Томас. — Какова бы ни была наша общая… э-э-э… проблема, однако четверо из нас проснулись совершенно нормально: мальчишка, я, заправщик и Перл.
Элизабет невольно подумала о том, не была ли фотомодель ранена в результате автокатастрофы, и не удержалась еще от одной мысли: интересно, теперь мужчины находят ее столь же привлекательной, как раньше?
— Однако Перл почти ничего не соображает и ничего не помнит, — продолжал Томас. — Так же как и Сесил — он помнит все только до того момента, как получил удар по голове. Что до Питера, из него нельзя вытянуть ни звука. Он, видимо, настолько потрясен, что лишился дара речи.
— Я была бы рада вам помочь, но… Думаю, все выяснится, когда прибудут спасательные службы.
Молчание.
— Они ведь, наверно, уже выехали?..
— Не знаю.
— Как это?
— Никакие средства связи не действуют.
— Никто не вызвал полицию? Не предупредил наших близких?
Снова молчание.
Рот Элизабет сам собой приоткрылся. Она начала понимать.
— Том, скажите мне правду. Где мы?
— Не знаю, — снова повторил он.
Он взял ее руки в свои. Такой фамильярный жест удивил Элизабет, но она не сделала попытки освободиться. Она уже знала подобный взгляд. Это был взгляд ребенка, ожидающего чуда.
— Попытайтесь вспомнить, — попросил он. — Хоть какую-то картину, какую-то деталь. Все что угодно.
Она старалась из всех сил, но напрасно.
Разве что она вспомнила, как подавился Леонард Штерн. Он так сильно кашлял, что ей пришлось постучать его по спине. Он был явно испуган, хотя и сыпал проклятьями сквозь кашель. Она невольно улыбнулась — Шон, ее первый муж, ругался точно так же. По сути, это больше забавляло, чем ужасало. Совсем иным был Дик, который не любил ругательств. Если Элизабет иногда, забывшись, повышала голос, он брал веревку. Связывал ей запястья. Очень спокойно. И наказывал по своему усмотрению.
Она освободила руки.
— Я кое-что вспомнила, — сказала она. — Но это, наверно, не важно.
И рассказала про кашель. Линкольн слушал не перебивая. Когда она закончила, его глаза как-то странно блеснули.
Потом он улыбнулся.
— Спасибо, миссис О’Доннел. Вы мне очень помогли. В самом деле. Но нам нужно уходить отсюда, — продолжал он. — Здесь мы не в безопасности.