Женская красота измеряется в джоулях, ваттах и амперах. Тот, кто говорит иначе, ничего в ней не понимает.
Йозеф Эметс (венгерский философ)
Котошмель пристроился у Евы под воротником. Ева слышала, как он жужжит и недовольно возится, пытаясь улечься. В котошмеле уживались две природы: кошачья заставляла его лениться и спать, шмелиная же была ворчлива и деятельна.
Настасья стояла на остановке и, озираясь, поигрывала кончиком косы.
– К Сретенке в ту сторону… Пару улиц надо пешком пройти! Ну и где же этот «скороходный» Юстик? Мы его ждём или как? – спросила она, вглядываясь в пустую дорогу.
Юстиниан Григорьевич-млад выскочил с неожиданной стороны – из какого-то переулочка. Запыхавшийся.
– Уф! Я тут срезал слегка! Автобус кругом шёл, а я напрямую! – завопил он. Пытаясь показать, как именно он срезал, Юстик сделал неосторожное движение шваброй – и перерубил столб с рекламой, едва не свалившийся на голову Бермяте. Тот чудом отскочил. – Ой, прости! – воскликнул Юстик испуганно. – А почему столбик упал? Я же ничего такого… Ах да! Это же магическая алебарда!
– Таким, как ты, даже вилок не дают. Только пластмассовые ложки… – буркнул Бермята и, отобрав у него швабру, нырнул в арку.
Магскву Бермята и Настасья знали досконально: каждый двор, каждый закуток. Шли вначале вдоль длинного дома, затем нырнули влево, где между глухими стенами оказался узкий проход. Потом опять дворами, переулочками, окраинами парков. Поначалу Ева опасалась, что Бермята и Настасья будут вести себя как стожар: перемахивать двухметровые заборы и спускаться в строительные котлованы – но, по счастью, они обходились без такого экстрима. У мусорного бака им встретилась серая дворняга из тех унылых, подозрительных, тоскливых дворняг, что вялым жалующимся лаем продолжают кашлять и спустя час после того, как прохожий уйдёт.
– Ну и чего ты лаешь? Какое твоё сообщение миру? – спросила Ева.
Дворняга призадумалась, а потом издала длинный непонятный звук, похожий на дробный, на кусочки лая разделённый вой. Видимо, жаловалась Вселенной, что Ева к ней пристаёт.
Еве вспомнился пудель Филимон. По утрам он вечно выскакивал из калитки и звонко облаивал первого, кого встретит на улице. Даже если до этого первого нужно было пробежать метров сто. Бдительно отлаявшись и попытавшись схватить его зубами за штаны, Филимон с чувством выполненного долга разворачивался и возвращался домой. Если в этот момент на пути ему попадался другой человек – пусть даже на велосипеде или пьяный, – Филимон на него уже никакого внимания не обращал, потому что сегодня он уже поработал.