Теперь в Уайтхолл стали поступать донесения разведки из Праги, Варшавы, Братиславы и Берлина, в которых указывалось, что 15 марта германская армия войдет в Чехословакию, и каждое из этих донесений Кадоган пересылал Галифаксу, а Галифакс — Невилю Чемберлену.
Рано утром 14 марта Эрих Кордт позвонил по телефону из министерства иностранных дел в Берлине своему брату Тео в Лондоне.
«Тетушка Теодора завтра выезжает из Берлина, — сказал он. Эта простая фраза означала, что германская армия войдет в Чехословакию на следующий день. — Скажете ли вы об этом кузине Антеа?»—добавил он. Кузина Антеа была не только реальной родственницей братьев Кордт, но также и кодовым названием Англии.
«Антеа уже знает, — ответил Тео Кордт. — Но опа, кажется, не может вспомнить о договоренности. Она продолжает утверждать, что это не так важно».
«Я разочарован, — сказал Гитлер. — То, как вели себя ваши люди в Словакии последнее время, показывает, что они почти не отличаются от чехов», — с такими словами он обратился вечером 13 марта к Тисо и Дурчанскому в имперской канцелярии. Напротив них в другом конце комнаты сидели Риббентроп, генерал Кейтель и некоторые сотрудники министерства иностранных дел. Два словака стояли перед ними, склонив головы, и вежливо слушали; у них сложилось впечатление, что от них и не ожидалось ни слова в оправдание.
В течение получаса Гитлер шумно читал проповедь о грехах Праги, которая превратилась в «очаг беспокойства» после ослабления международной напряженности в результате Мюнхенского соглашения. Он говорил, что у него больше нет терпения, что судьба чехов должна быть решена раз и навсегда и что он ожидал лучшего от поведения словаков. Гитлер напомнил, что год назад перед ним стояла трудная проблема — разрешить или не разрешить венграм оккупировать Словакию, но тогда ему доказали, что Словакия хочет сама вести свои дела... «А что получилось? — спрашивал Гитлер. — Я отправил Вильгельма Кеплера в качестве своего посланника в Словакию, а Сидор заявил ему, что является солдатом Праги и будет противиться отделению Словакии от Праги. Если бы я знал об этом раньше, то не стал бы озлоблять своих друзей венгров и позволил бы событиям идти своим чередом».
Фюрер начал ходить по комнате, затем неожиданно повернулся кругом п, обращаясь к Тисо, сказал: «Я позволил словакам приехать в Берлин, чтобы быстро решить вопрос. У меня нет интересов к востоку от Карпат; мне безразлично, что там произойдет. Но я требую внести ясность в то, чего в действительности хочет народ Словакии. Я пе потерплю неустойчивости обстановки. Я и позволил вам приехать в Берлин, чтобы вы выслушали мое решение». Далее он сказал, что, если Словакия хочет получить самостоятельность, он будет поддерживать это стремление и даже гарантирует его, но сдержит свое слово только при условии, что Словакия даст совершенно ясно понять, что это ее желание.