И от первого же взгляда сквозь него смертельно побледнел.
– Будь я проклят…
– И будешь! – рявкнул мой спаситель. – Если сейчас же не снимешь ее с цепей!
Что он говорил дальше – я уже не слышала.
Удушливый мрак накрыл меня и утянул в беспамятство.
Очнулась я в полной темноте и несколько секунд просто лежала, боясь пошевелиться.
Все это мне привиделось?
Вот сейчас если я протяну руку, то нащупаю ночник у кровати и все будет, как прежде. Даже уход Руслана уже не отдавался тупой болью в сердце; все отошло на задний план, померкло и растворилось в жутком взгляде моего мучителя.
Глубоко вздохнув, я пошарила ладонью там, где стояла прикроватная тумбочка.
И ухватила пустоту.
Ничего!
Подскочив, я усиленно заморгала, пытаясь привыкнуть к темноте, рассмотреть, где я и что происходит.
Пожалуйста, только не это…
Пусть все это будет сном!
Вокруг проступили очертания небольшой комнаты, и в голове сразу же появилось одно слово: камера. Я лежала прямо на полу, на какой-то шуршащей и колючей подстилке из соломы и, бог знает, чего еще. Грубая кладка стен легко прощупывалась пальцами, а стоило только коснуться груди, как под ладонью зашуршала плотная ткань.
Кто-то меня одел.
От одного только воспоминания, как голой болталась посреди самой настоящей пыточной на цепях, стало тошно и жутко, – так что я была благодарна тому, кто хотя бы позаботился о моей одежде.
Цепляясь за стены, я встала на ноги – и тут же чуть не растянулась на полу. Голова закружилась так сильно, что пришлось закрыть глаза, согнуться пополам и дышать глубоко и медленно, пытаясь удержать сердце на месте и не дать ему вырваться из груди.
– Все хорошо, – бормотала я. Лгала себе, как могла. – Все к лучшему.
По стеночке я добралась до двери и ударила по ней кулаком. Звук вышел глухой и почти неразличимый, а я невольно усмехнулась. С таким же успехом можно было молотить рулон ваты! На деревянной створке не нашлось ни ручки, ни окошка, и как ее открыть с этой стороны – совершенно непонятно. Скорее всего, такой возможности и не было и только тюремщики могли затолкать сюда жертву или вывести ее.
Какое-то внутреннее упрямство заставляло меня снова и снова осматривать дверь, ощупывать ее, искать хоть что-то, что было бы способно мне помочь выбраться. Впрочем, любопытство не могло держать меня на ногах вечно. Усталость взяла верх: хотелось просто опуститься на колючую подстилку, свернуться калачиком и зажмуриться.
Что, если меня никогда не выпустят?
Что, если я останусь здесь навсегда?