Лодочник Степа отнюдь не томился, когда ему приходилось, бывало, с утра и до вечера дожидаться людей, подрядивших на целый день его моторку.
Он был уроженец этих берегов, истый волгарь, его тянуло к Волге неодолимо, и не было для него большей радости на свете, как в знойный летний день, в стариковских видениях из прошлого, из мира невозвратимых дней детства и юности, млеть под жарким солнцем где-нибудь на этих песчаных рёлках, в тени ветлы или дикого тополя; бродить по теплой воде отмелей, засучив штаны по колено; изредка выкупаться; иной раз половить раков; иной раз расставить частокол удочек, воткнутых удилищами в берег, а то и вынуть вершу, еще с вечера накануне поставленную.
А иногда неторопливо, по-стариковски, перебрать, почистить и смазать моторчик своей «Чайки» — так было угодно его пятилетней внучке назвать его посудину.
Словом, занятий хватало. И чего ж еще надо шестидесятилетнему инвалиду с тяжелым увечьем?
Его изувечили еще молодым «чапанники»[1] во время кулацко-эсеровского мятежа в Поволжье.
Плясали на нем. Кидали оземь. Били прикладами.
Он долго хворал. От повреждения позвоночника охромел. Простреленная из дробовика лучевая кость предплечья срослась плохо — врачи сказали: ложный сустав. И теперь еще прибрежные ребятишки любили, когда Степа, уступая по доброте своей их домогательствам, изворачивал простреленную руку, и от этого возникал уродливый, необычный угол посредине предплечья...
Степа состоял в артели лодочников — инвалидов войны, которым всяческую помощь стремился оказать Бороздин. Да и строительству ГЭС этот «подсобный моторизованный флот», как говорилось в шутку, еще очень и очень был полезен.
Солнце начинало западать где-то за синим бором, на увалах левого берега. Было еще жарко, но уж потянуло речной прохладой. Местами Волга лежала гладкими и нестерпимо для глаза, словно электросварка, сверкавшими плесами. А где-то уж взялась мелкими, как из серого коленкора, шатерчиками островерхих волн.
Казалось, что совсем близко придвинулся к песчаному острову исполинский охват косматых сопок правого гористого берега. Как будто и невелики они, а вот привалил к ним белый большой красавец пароход, зычно оглушая окрестности благозвучно-басистыми гудками, и каким же игрушечным кажется он даже против каймы заплесков у подножия этих гор.
Но если смотреть от правого берега на левый, песчаный и плоский, то эта же самая река покажется необъятно широкой. И Волга словно бы вот-вот готова выплеснуться, перелиться через этот плоский берег, как из переполненной чаши...