— Нет, Ананий Савелыч, я вам очень благодарен, но Клава не такая! Не стану и пробовать! Обойдусь без вашей «тактики» и «стратегии»!
— Как хочешь, Игорек, как хочешь... Но тогда я боюсь за тебя.
В дверь постучали.
Даже Сатановский вздрогнул. Секунду не отзывались: уж не послышалось ли? Нет, стук повторился.
— Да, да!
Дверь открылась — вошла Августа Петровна.
— Не зажигайте света, — предупреждает она взволнованным и хрипловатым спросонья голосом. — Я в халате... С Николаем Карловичем плохо... Надо вызвать неотложную помощь... А ты, Игорек, приготовь машину...
— Да, да, мы сейчас! — сказал Сатановский. — Но что с ним?
— Что-то с желудком. Рези ужаснейшие. Чуть не кричит. Ах! — сказала она. — Это все проклятые его консервы! Вышвырнула я их на помойку...
Врач «скорой помощи» определил у главного инженера острое отравление недоброкачественными продуктами. Приняли срочные меры. Но и промывание желудка не помогло. Это было похоже на дизентерию. Андриевского отвезли в больницу.
И, конечно, никому даже и в голову не пришло, что причиной едва ли не смертельной болезни главного инженера гидроузла была всего лишь одна капля кротонового масла, впущенного рукой Сатановского в консервы.
И много бед затаено было в этой одной-единственной капле масла! А главнейшая из этих бед была та, что в силу установленного на гидроузле порядка теперь, когда Рощина не было, а главный инженер выбыл из строя, главою всего строительства стал Кусищев.
Андриевского спасли. Но к возвращению Рощина из его «десятидневки» Николай Карлович был еще настолько слаб, что едва лишь способен был сделать несколько шагов по коридору больницы.
Сегодня Клава была не в «клеточках». Игорь застал ее не врасплох, и она успела принарядиться: голубая вязаная кофточка; синяя плиссированная юбка; туго охватывающие полные, упругие икры капроны; лакированные «лодочки» на высоких каблуках.
Тронутые крупной завивкой, черные, здорового блеска волосы красиво ниспадали ей на плечи.
Было воскресенье.
Встретиться они условились накануне. Поэтому Клава заранее приготовила все к чаю, и ей не нужно было отвлекаться по хозяйству.
Игорь сразу начал с того, что попросил у нее прощения за обиду, которую он невольно нанес ей тогда, в Доме культуры.
Тонкая ее бровь наплыла болезненно-гневной морщинкой к переносью. Но, увидав жалкое выражение виновности на лице Игоря, Клава только тряхнула гордо головой и сказала:
— Ну, а что ты уж очень винишь себя? Матери все одинаковые. Не мог же ты ей при всех сказать: «Нет, мама, я не сяду с тобой, хочу сесть с Клавой Хабаровой!» Я не обиделась — поняла.