А теперь вода в накопляемом водохранилище все прибывала и прибывала, до полуметра в день, и грозила вот-вот затопить незаконченную бетонированием голую арматуру «бычков».
И все знали — нельзя открыть затворы и сбросить угрожающий избыток воды: это было бы государственным преступлением!
Ибо незадолго перед тем, когда выяснилось, что водохранилище наполняется крайне медленно и что в декабре не накопить такого напора, чтобы завращались турбины двух агрегатов, Рощин и Андриевский обратились к двум верхним гидростанциям с просьбой о необычной и, по существу, безвозвратной «ссуде»: спустите, дескать, нам, дорогие товарищи, из своих водохранилищ миллиард кубометров воды!
«Верхние» вняли просьбе.
И вот теперь эта долгожданная водяная «ссуда» стала докатываться до здешних водонапорных сооружений, а тут и рады-то были ей и в то же время не знали, куда от нее деться.
«Уходить от воды, уходить от воды! — только и слышалось на всех совещаниях, во всех КП и прорабках. — Усильте укладку бетона! Иначе вода зальет незабетонированную арматуру!..»
В это морозное воскресное утро Иван Упоров проспал обычный час своего вставания: было уже светло. «Да что же будильник-то? — подумалось ему. — Я же сам, своей рукой поставил его на семь часов!»
— Тамара, Тамара! — позвал он с постели: вставать было почему-то тяжеловато, словно бы не выспался. И голова была тяжела: не хотелось отрывать ее от подушки.
В соседней комнате смолк шепот. «И чего это они шепчутся с мамой?»
И он еще раз позвал жену.
Она вошла легкой, бесшумной поступью. Присела к нему поверх одеяла и, забавляясь его рассерженным видом; туго укутала одеялом его сильные смуглые плечи, будто спеленала.
— Ну, ну... агу!.. Не плачь, не плачь... миленький мой, хорошенький!.. А-а-а!.. — приговаривала она, причмокивая, словно над младенцем, губами и раскачивая его за плечи и целуя.
— Что, будильник испортился, что ли? — напуская на себя ворчливость, спросил он.
— Нет. Звенел вовсю. А ты даже и не пошевельнулся. Я и не стала тебя будить... Надо же тебе хоть в воскресенье выспаться. А у тебя жар. Ну, конечно, жар, — сказала она убежденно, после того как слегка прикоснулась к его лбу своими упругими, яркими губами.
— Выдумываешь... — снисходительно проворчал он.
— А вот увидишь.
И Тамара встала и пошла к угловой тумбочке, где были у них лекарства и термометр.
Иван, приподнявшись на локте, смотрел ей вслед.
Сегодня она была какая-то особенно домашняя, вся исполненная светлого уюта и женственной прелести, — в сером пуховом платке на плечах, в теплом вишневого цвета платьице, коротком и тесном, и в светлых фетровых валеночках, слегка надрезанных сзади на ее полных икрах.