Бороздин вдруг смущенно прервал свои рассуждения и взглянул на жену.
— Но ты поняла, что я хотел сказать?... — неуверенно спросил он.
— Ну, конечно, Максим, все, все поняла. И ты это очень хорошо сказал, что народ свое возвращает, неотъемлемое.
А у самой уж ушки на макушке.
— Идут! — восклицает она, заслышав шаги.
Дверь в столовую распахивается. Сперва влетает Светлана — как всегда с откинутой крупно-кудрявой головой, ясноглазая и во всю щеку нежно-пылающий румянец. За нею высится Василий Орлов, словно безмолвный, могучий телохранитель. Он слегка сутулится в комнате и старается ступать потише в своих кованых бутсах.
Светлана звонким и радостным голосом произносит:
— Мамочка! Поздравь нас!
И смолкает.
Наталья Васильевна занята последним осмотром стола и не очень-то вслушалась в ее возглас. Мало ли все еще детских каких-то выходок у Светланки!
— Ну, ну, с чем это вас поздравить, с какими успехами?
— Я и Вася уезжаем на Ангару!..
Тарелочка звякнула о тарелку. У Натальи Васильевны затряслись руки. Она села на стул. Вскинула на Светлану глаза и заплакала.
Светланка так и кинулась к ней. Стала целовать ее в глаза, отнимая от ее лица ладони, которыми мать закрылась.
Потом встала возле матери на колени и принялась уговаривать ее и утешать.
Василий виновато присел в уголке и наугад раскрыл какой-то журнал.
Бороздин молчал.
Наконец Наталья Васильевна сказала дочери:
— Ну, ладно уж, пойди сядь. Я успокоюсь.
А затем начались расспросы и крупный-таки между матерью и дочерью разговор, прерываемый жалобными выкриками Натальи Васильевны и слезами.
Наконец Светлана решила, что надо быть с матерью построже: «Больше будет толку!»
— Знаешь, мама! — сказала она, чуть дергая уголком брови, а это еще с детства было у нее признаком, что Светлана начинает гневаться. — Удивляешь ты меня своими противоречиями!..
— Какими это? — в сердитом недоумении спросила мать.
— А вот какими. Когда-то ты прямо-таки насильно выпроваживала меня в Ленинград. А я не хотела ехать. И ты плакала. А теперь наоборот: я хочу ехать, а ты опять плачешь!
Наталья Васильевна даже не нашлась, что ответить.
— Ну? — только и спросила она голосом, набухшим от слез.
Бороздин рассмеялся.
Тогда она вскинулась на него:
— А ты чего смеешься? Тебе только хиханьки-хаханьки, а куда дочь от нас уезжает, чего ради уезжает, тебе и дела нет никакого? Холодный семьянин!
Тут уж Максим Петрович и совсем громко расхохотался. Он с давних пор знал по опыту семейных драматических сцен, что если Наташа принимается пушить его, значит чувствует себя нетвердо и отыгрывается на нем.