В конце августа начинались заморозки. Картофельная ботва была по утрам черной; днем солнце припекало, и ботва становилась коричневой. Открывался охотничий сезон. Дядя Сережа ночевал вместе с нами в сарае, а рано утром уходил на озера, что тянулись вдоль железной дороги, километрах в пяти от станции. Как-то ночью, проснувшись, я вздрогнул, услышав стоны. Дядя Сережа тихо постанывал. Он спал внизу, и я свесился с настила, но было темно, и я его не видел. Мне стало страшно. Я толкнул Стаса. Он, оказывается, не спал.
— Бать! — тревожно окликнул Стас. — Может, мать позвать?..
— A-а? А, нет. Вы, это, спите, сегодня рано вставать. А я ничего. Так, что-то приснилось. Пойду воздухом подышу, и все… Спите. Скоро разбужу.
Мы услышали, как скрипят пружины, как он тяжело дышит поднимаясь. Потом дверь сарая хлопнула. Было холодно, и я думал: зачем ему воздух, когда и здесь холодно? Я кутался в одеяло и прижимался к Стасу.
— Мать ночью врача вызывала, — сказал Стас. — Осколок у него в боку… Вот.
Гудели паровозы, в воздухе стоял сырой предрассветный туман. Я лежал и думал о войне. Сбоку, вздыхая во сне, ворочался Стас.
Мы часто играли в войну на старом паровозном кладбище. Забирались в груды металлолома и представляли себе, что мы в танке. Пахло окалиной и полынью. Мы кидали ржавые костыли и болванки в паровозные котлы, и те глухо гремели. Для нас это был артобстрел. Мы сидели в засаде — выжидали, чтобы через несколько минут наши моторы взревели (ревел обычно я) и мы рванулись мощным бронированным потоком вперед. Командовал Стас. У него был ребристый отцовский шлем, от которого пахло гарью и потом; он пах боями. На броне наших «танков» сидели автоматчики, и мы дрались, освобождая Польшу. У дяди Сережи был друг Станислав, командир танка. Он был поляк. Во время боев в Померании их танк подбили. У дяди Сережи это был третий танк за два года на фронте. Появилось чадящее пламя. Искореженными рычагами дяде Сереже заклинило ноги, он потерял сознание. Я представлял горящий танк, и как из люка вываливается Станислав. Комбинезон у него дымится. Он, перегнувшись, с усилием вытягивает дядю Сережу, и они сползают по броне на землю. Станислав обхватывает руками, сбивает языки огня с товарища, а потом падает сам, ожесточенно катается по разбитой гусеничными траками хляби. Поодаль смятая немецкая пушка. Станислав подхватывает дядю Сережу под мышки и оттаскивает от нелепо застывших фигур немецких артиллеристов. Вдруг один из них поднимает окровавленную голову, шарит под собой рукой. Станислав поднимает руку с пистолетом; навстречу летит, кувыркаясь в воздухе, граната. Хлопает выстрел. Фашист утыкается в развороченную землю. Станислав с мучительной гримасой смотрит на упавшую поблизости гранату и ничком падает на друга, плотно вдавливая его в грязь. Замеревшей в ожидании спиной чувствует взрыв. Осколки густо вспарывают обгоревший комбинезон…