Отец Стаса рассказал нам это, когда мы оканчивали первый класс. На подоконнике, в банке с водой, расцвел багульник. Дядя Сережа сидел у окна. Медали на груди светились солнечными зайчиками и мелодично звенели. Иногда он брал в руки гитару. Едва касаясь, пощипывал струны. В открытую форточку проникал запах земли. Он смешивался со сладковатым ароматом оттаявших весенних лиственниц, росших во дворе. Где-то далеко в парке, среди свежевыбеленных тополей, играл духовой оркестр. Городок праздновал День Победы.
Дядя Сережа тихо пел. Все песни были незнакомые. Много позже, когда мы повзрослели, я находил знакомые строчки, читая фронтовые стихи, и вспоминал гитарный перебор, темные пальцы на грифе, глухой голос дяди Сережи. Он напевал под незамысловатые аккорды, вернее, читал нараспев:
Я пил за тебя под Одессой в землянке,
В Констанце под черной румынской водой,
Под Вязьмой на синем ночном полустанке,
В Мурманске под белой Полярной звездой…
Было торжественно тихо. На кухне всхлипнула тетя Варя. И мы впервые сидели со взрослыми за одним столом.
…Судно мелко задрожало, затряслось и накренилось вправо. Кашалот вынырнул. Разворачиваясь, дали полный. Кресло подо мной скрипнуло, и я тоже развернулся вправо. Потом встал. Я держал радиограмму в руке и не знал, что делать. Подумав, положил ее на стол, под вахтенный журнал. Провел рукой по лицу: оно было потным. Вышел в штурманскую, включил коммутатор трансляции и, взяв микрофон, вызвал именинника. От него пахло камбузом, и я машинально отметил, что уже обед. Протянул радиограммы. Он поблагодарил, развернулся и пошел, читая на ходу и улыбаясь. Я спохватился:
— Валентин!
— Да?..
— Поздравляю!..
— Спасибо.
Поднялся на верхний мостик. Наверно, я снова вспотел, и третий штурман сказал:
— Ты что как курица?..
Я смахнул пот со лба и вытер ладони о шорты. Я все еще боялся поднять голову и посмотреть вперед. Там, на баке, был Стас.
Он стоял у пушки и смотрел из-под ладони прямо по курсу на периодически появлявшийся фонтан. Фонтан был похож на постепенно увеличивающийся одуванчик, каждый раз новый, существующий какие-то пять-шесть секунд. Вот уже стали видны плавник и спина выходившего из воды кашалота. Вот опять белесый фонтан; Стас поднял руку и склонился над микрофоном, который я ему прикрепил к пушке:
— Командир, сбавь на пару зубчиков!
Капитан щелкнул реверсами. Потом еще раз. Я спросил:
— Так ни разу и не подпустил?
— Нет, — ответил третий. — Метров на полтораста подпустил бы хоть…
Кашалот был крупный, с тугой широкой спиной, которая блестела на солнце, когда он выныривал. Вот он вновь вышел. Очередная порция воды рассыпалась в воздухе на миллионы капелек. До него было с кабельтов. Интуитивно почувствовали, что это его последний выход. И точно. Кит как-то подобрался, замер на мгновение, а голос Стаса уже прорвался из громкоговорителя на верхнем мостике: «Полный, командир!» Но капитан опередил его: секундой раньше раздалось щелканье. Чуть-чуть больше шума, тряски. Стас напружинился. Сто пятьдесят метров… сто сорок… Кашалот пластично выгнулся и пошел головой в воду. Он уходил по дуге, красиво и медленно, словно нехотя. Сто двадцать метров. На прощанье он резко вскинул хвост вверх. Широкая «махалка» хвоста была похожа на хвосты русалок, которые вытатуированы у нашего повара на плечах. Хвост завис, кашалот уходил уже колом. «Бах!» Облако голубого дыма взвилось над пушкой; едко и приторно пахнуло порохом. Кашалот мощно повел навстречу нам «махалкой», сообщая себе последний толчок. Гарпун и хвост стремительно сближались. Когда казалось, что они уже не встретятся, гарпун вырвал кусок «махалки» и одновременно с исчезнувшим хвостом упал немного впереди в воду.