Когда кризис миновал и Ивлев, проспав ночь без стонов и кошмаров, проснулся, то дядя дремал у постели. Ивлев позвал его. Дядя Паша дернулся на стуле и радостно закричал:
— Ариша!.. Ариночка!.. Неси горячего молока… Вовчик проснулся! На поправку пошел, — уже тише сказал он и, держа голову прямо, нащупал ладонью лоб Ивлева. — Вот и температура спала. Ничего… Отлежишься, сил наберешься. Будешь потом Москву вспоминать, а? — И он тихо засмеялся. — Меня тут запылила Ариночка — племянника не уберег! Да мы, Ивлевы, рязанские! Крепкие мужики. Дед Семен кобылу поднимал! А тут — ангина…
После переживаний у постели Ивлева дядя Паша совсем ослеп. И днем и ночью глаза у него смотрели одинаково равнодушно.
…Дверь Ивлеву открыл старый мужчина с тяжелыми сутулыми плечами и лицом, которого Ивлев, конечно, не помнил, но в котором было что-то свое, родственное — знакомый, как у отца, чуть припухший нос, бородавка в уголке губ, очень приметная в старости, открытые светлые мертвые, как у всех слепых, глаза — они были посторонними на лице, выражавшем участливое внимание, радость, готовность быть полезным и одновременно затаенную неприязнь, если человек, позвонивший в дверь, нежелателен в этом доме. «Все мы сутуловаты», — подумал Ивлев.
— Павел Алексеевич Ивлев? — официально спросил он, не зная, с чего начать.
— Да.
— Я Владимир Алексеевич Ивлев… С Дальнего Востока, — добавил он, поясняя.
Исподволь, как отраженное эхо далекого деревенского детства, лицо слепого озарило радостное умиление:
— Входите… Входите же!
Он уверенно и быстро двигался по квартире, даже чистил картошку, расспрашивал Ивлева, сам говорил, что жена с дочерью на юге, хозяйничает он один, следит за цветами, а с отцом Ивлева они держат связь постоянно, и в каждый свой приезд отец заходит к нему. Ивлев, отвечая, доставал из портфеля баночки, целлофановые пакетики с рыбой, кальмаром.
Сварилась картошка, и они сели за стол. Ивлев придвинул тарелочки к Павлу Алексеевичу и пояснил, что в какой лежит.
— Отец не обидится, что проехал мимо?
— Нет. Будет рад… Он меня давно посылал сюда.
— Дед тебя наконец увидит… — Он запнулся на полуслове. — Плох он совсем стал.
— Хотелось летом приехать. Никак не получалось, каждый год оттягивал.
— Отец твой каждое лето приезжает, молодец… За мной заедет — и на родину, в деревню. А дед слушает про тебя, потом головой поведет в сторону бабки и гордо скажет: «Во-о! Видала? Внучек в окияне сейчас. Вишь, куда Ивлевы забрались…» И палец так это поднимет — мол, соображай, бабка, и Алексей добавит: «На сушу бы ему надобно определяться. На сушу. На воде надежи нет никакой». Но это для порядка больше, чтобы свой стариковский авторитет подчеркнуть…