Изучив в семинарии основы христианского богословия, в 1983 году я стал священником. Для меня этот сан был тогда символом духовной и интеллектуальной борьбы с безбожием, я ощущал себя воином Бога. Однако по мере реального служения в церкви приходилось решать не столько духовные и интеллектуальные задачи, сколько совершать всевозможные ритуалы, заказываемые большей частью очень суеверными людьми. И даже тогда, когда я стал ясно понимать, что эти ритуалы по своей сути ничем не отличаются от языческих заклинаний, я не смог отказаться от их совершения — они стали обязательной частью церковной практики. Это создавало ситуацию внутренней раздвоенности между личной верой и общественным долгом.
В 1983–1985 годах я служил священником в Средней Азии, где впервые познакомился с мусульманами и исламом, к которому стал ощущать внутреннее тяготение. Однажды ко мне в церковь пришёл немолодой благообразный таджик, про которого говорили, что он — тайный шейх. После краткой беседы мой гость неожиданно произнес: "У тебя мусульманские глаза, ты обязательно станешь мусульманином!" Это, казалось бы, парадоксальное заявление, сделанное в православной церкви ее настоятелю, не вызвало у меня никакого сопротивления, а наоборот, запало в душу.
В 1988–1990 годах борьба с атеизмом ушла в прошлое, но на первое место в Православной Церкви выдвинулось не просветительство и борьба с суевериями, а строительство зданий и совершение культов, дающих доход. И я стал ощущать себя уже не воином Бога, а официальным колдуном, от которого ждут только обрядов и заклинаний, и потому в 1991 году вышел за штат церковного служения.
Чтобы найти богословское объяснение, позволяющее придать церковным ритуалам правоверный характер, я стал углубленно изучать древнехристианские источники: историю Церкви, историю богослужений, историю богословия. Основательное изучение богословия и первоисточников породило во мне очень серьезные сомнения в истинности всего римско-византийского богослужения: слишком много оказалось в нем заимствований из языческих обрядов древности.
В полной мере я осознал это в 1995 году, после чего перестал участвовать в богослужениях церкви даже за штатом. Однако воспитанная в семинарии вера в богочеловечество Иисуса Христа еще препятствовала пониманию простого и ясного принципа единобожия. Подлинного учения ислама я тогда еще не знал, а перевод текста Корана, выполненный Крачковским, лишь затемнял смысл Откровения Всевышнего Господа. Когда я познакомился с переводом смыслов священного Корана Иман Валерии Пороховой, с толкованиями Корана и с исламским учением об Иисусе (мир ему!), никаких сомнений в необходимости принятия ислама у меня больше не было. Всемогущий и Милостивый Бог укрепил меня в этом, и я вместе с супругой решил публично признать наше возвращение к единобожию, в котором рождается каждый человек, — ведь только через воспитание он становится иудеем, христианином или язычником.