Но этого не происходит.
– Дженни?
У Энн кроткое, взволнованное лицо. В нем сквозят мучительные сомнения, стоит ли улыбнуться.
– Энн.
– Вам надо помочь что-нибудь донести? – с каким-то даже трепетом спрашивает Энн.
– Нет, – тихо отвечает Дженни. – Но спасибо.
Что сказать этой перепуганной женщине с широкими детскими глазами? Чего она ждет?
– Вы точно не против всего этого? – говорит Дженни, отчаявшись.
– Совсем нет. – Лицо Энн светлеет. – А вы?
Дженни не ожидала ответного вопроса.
– Я очень благодарна, – выдавливает она.
Вот теперь Энн улыбается. Улыбается грустно, искренне. В ее улыбке – возможность двигаться дальше. Бок о бок они идут к машине. Каждый шаг – это шаг во сне.
Энн подходит к водительской дверце. Открывает ее, но не садится. Медлит. Дженни берется за ручку со своей стороны.
– Энн, – говорит она. Говорит поверх крыши машины. Они смотрят друг на друга. Крыша мутно мерцает, искрится между ними, зыбкая синяя гладь. – Что будет дальше? – спрашивает она.
– Вы будете жить в Москоу, – говорит Энн. Дженни не хочется пояснять свой вопрос. Невозможный вопрос, эгоистичный. Ей не терпится узнать, живет ли Энн до сих пор на горе. Она должна узнать, прежде чем сядет в машину. Но что от этого изменится? Почему же ей так трудно… – А я в Шотландии, – говорит Энн, к ее вящему удивлению и облегчению. Облегчению не только из-за ответа, но и из-за того, что не пришлось задавать вопрос.
– Так далеко от дома? – говорит Дженни.
– Я выросла в Англии. У меня был акцент, но теперь его уже не слышно.
И тут – поверх блестящей крыши – Дженни замечает в лице Энн что-то новое. Тень непонятного переживания, похожего на чувство вины.
Возможно, это тень горы.
Возможно, ей стало неловко, что она так необдуманно вызвала в памяти место, где потеряла акцент.
Дженни охватывает странное чувство, будто за ней наблюдает Элизабет, хоть это и невозможно, ведь окно камеры выходит на другую сторону. Она бросает взгляд на тюрьму. При мысли об Элизабет она готова расплакаться – впервые с тех пор, как тишину тюремных коридоров нарушили звуки музыки.
– По-моему, немного все-таки слышно.
Энн разглядывает Дженни поверх крыши машины. Она представляла эту женщину тридцать лет подряд, но теперь почти ее не видит, а видит только себя ее глазами. Прежде с Энн такого не случалось. Она чувствует, как утренний свет обрамляет ее лицо. Она вдруг стала портретом на фоне стоянки с кактусами, цветущими в гравии. Этот образ захлестнул ее своей внезапной четкостью, своей пристальностью, и ей хочется поскорее забраться в машину, чтобы на секунду остаться наедине с собой.