Ну, думаю, я разгромила Ральпу таверну.
Заклинание сработало, как только металл ударился об пол. Яркая вспышка – а потом воздух вспух мерцающей сферой и с оглушительным грохотом рванул.
Детишек расшвыряло по сторонам. Они взлетели, словно на крыльях, вместе с обломками досок и стульев. Если бы у них хватило воздуха заорать, крики все равно бы утонули в звуковой волне. Девчонка врезалась в перила и скатилась по ступенькам безвольным мешком. Парнишка снес столы и приложился о стену.
Перепрыгнув через стойку, я окинула взглядом картину. Разбитые столы и стулья, вырванные половицы и идеально ровная яма в земле там, куда угодила пуля.
Руина та еще штучка: не убьет, но больно будет так, что наверняка подумаешь – лучше б помер. С ее помощью имперцы подавляли в колониях восстания, пока те не переросли в революции, с которыми несмертоносные чары уже не справились бы.
Пацан лежал у двери и едва дышал. Я оглянулась на его дружков – убедиться, что они в том же состоянии. Глупо, наверное, оставлять их вот так. Но неужто я не смогу справиться с кучкой паршивцев без смертоубийства?
Им, разумеется, об этом знать не обязательно, верно?
Я схватила пацана за грудки, шваркнула его спиной об стену, ткнула в лицо ухмылкой своего огромного револьвера.
– Дайга рассказал вам, что это? – Я вжала дуло пацану под подбородок. – Дайга рассказал вам обо мне?
Пацан уставился на меня круглыми глазами и лихорадочно закивал.
– Тогда ты знаешь, что я этой штукой творила, – прорычала я. – Знаешь, что не стану повторять. Где он?
– Д-древние руины, – запнулся он. – Четыре часа пути на восток отсюда, у подножья горы. Я… я могу показать, если вы…
– Я – нет. – Я швырнула пацана на пол. – Я не стану тебя убивать, малец. Но ты кое-что для меня сделаешь.
– Д-да! Что угодно!
– Во-первых – говори, чем зарабатываешь на жизнь?
– Я подмастерье! Подмастерье писаря!
– И для этого тебе нужны две руки?
Он опять вытаращил глаза.
– Э-э… нет…
И заорал – я с размаху саданула каблуком ботинка ему по кисти и услышала хруст каждого пальца.
Наверное, куда лиричнее было бы взять с него клятву, что он навсегда оставит преступную жизнь. По правде говоря, в юности я пыталась так делать. После множества шрамов и ошибок я усвоила, что лучший учитель – это опыт.
Я не убивала детишек, разумеется, но и не позволяла им тыкать мне в лицо оружием и уходить невредимыми.
– Во-вторых, – наклонилась я ближе, – говори, что расскажешь вашим примирителям, когда они тебя спросят, кто виноват.
Под конец, если хочешь знать, из чего сделан человек, нужно взглянуть ему в лицо и услышать, как он произнесет твое имя.