— Канха, у меня есть колесничий. Хороший колесничий.
— Но я лучше, — он улыбнулся снова. — Подожди меня.
Сатьябхама вздохнула. Она никогда не могла противиться ему, от его улыбки таяло раздражение и уходил гнев. И потом, он действительно лучше.
* * *
Войско шло к границам Праджьотиша, и чем ближе становилась цель, тем сильнее разгорался гнев Сатьябхамы. Одни деревни пустели при приближении ее войска, в других их встречали плачем и жалобами — на непомерные поборы, на бесчинства, на похищения женщин. Сборщики налогов забирали и молодых девушек, и мужних жен, и даже вдов.
— Никто не знает, что с моей дочерью, о дэви, — рыдал староста одной из деревень. — А еще они забрали дочку нашего жреца, и когда она убежала от них, догнали, снасильничали и убили, и бросили ее тело в лесу, а почтенный Ахири, ее отец, упал замертво и на третий день умер, вдова его вот осталась с двумя сыновьями… Как нам жить теперь, если даже брахманов…
Он умолк и махнул рукой — нестарый еще человек, смуглый и худой. Вдова жреца, такая же смуглая, с заметной сединой в волосах, вынесла Сатьябхаме и Канхе воды и приветствовала, как полагается. Ключевая вода в слегка кособоком кувшине была холодной и сладкой, и Сатьябхама напилась от души.
До границы Праджьотиша оставался один дневной переход, и Сатьябхама была уверена, что Нарака уже знает о войске и кто идет во главе этого войска, и что он выведет в поле своих воинов для битвы.
Земля плакала — давно, привычно, безнадежно. Людское горе, все жалобы и рыдания, текли сквозь нее, словно реки. Сатьябхама видела их — словно прожилки листа, выжженные отравой. Истощенные поля, тощие волы и коровы, голодные дети, женщины, скрывающие боль и позор насилия. Кровь, ушедшая в землю, ставшая землей. Она не хотела это видеть. Она хотела бы быть радостной и беспечной, как Рукмини, которой при рождении досталась частичка Лакшми[5], благой и влюбленной. Но второе имя Сатьябхамы было Бхуми — «земля», и мощь богини жила в ее душе, неотделимая от способности слышать и видеть. В полутора дневных переходах, в темном ночном саду какая-то женщина молила о смерти, об отдыхе для израненной души и поруганного тела, и земля принимала ее мольбу.
Сатьябхама заставила себя проснуться. За стенками шатра жил своей ночной жизнью лагерь, переступали и всхрапывали кони, шагали дозорные, а рядом ровно дышал во сне ее муж. Сатьябхама придвинулась к нему поближе, и он обнял ее.
— Так я опять не высплюсь и в день сражения буду без сил, — проворчала она.
— Хочешь, я расскажу тебе историю? — спросил Канха. — Только это грустная история.