— Яша… Яша… — говорил Федя, но тот не узнавал его: глаза были неподвижны, устремлены в небо. — Он… Он жив? — прошептал Федя.
— Дышит. — Один санитар сурово посмотрел на Федю. — Да уж лучше бы не дышал. Все едино — конец ему. Только мается понапрасну.
— Почему?
— В живот ему угодило. А ты иди, парень, нечего тебе под ногами путаться.
— …На площадь. Товарищи, на площадь!
— На площадь!..
И по тому, как бежали люди, по их лицам, по тонкому женскому воплю, который где-то впереди перекрывал все шумы и голоса, Федя почувствовал страшную, неотвратимую беду. И он бежал, обгоняя других, слыша, как громко, на весь мир, бьется его сердце…
Деревенская площадь с утоптанным грязным снегом; притихшая, напряженная толпа: женщины, старики, красноармейцы, ребятишки, странные смирные ребятишки… Федя проталкивается вперед, и его легко пропускают. Он пролез через толпу и остановился, будто его ударили в грудь. Он видит: виселица, трое на ней, в нижнем белье. Босые ноги. Федя с усилием поднимает глаза…
Уже через много лет, когда он вспоминал тот день, перевернувший его душу, ту площадь и троих повешенных, одно рисовалось ему, только одно, но так ярко, будто оно освещено прожектором. Этим одним был повешенный, совсем молодой парень. Федор на всю жизнь запомнил его посиневшее, замершее в изумлении лицо с широким веснушчатым носом, с глазами, вылезшими из орбит, с неестественно длинным лиловым языком, отвалившимся набок. Навсегда этот страшный образ останется в Федином сознании как символ человеческой жестокости и того страшного зла, от которого призван на вечные времена очистить землю рабочий класс.
Федя смотрит на этого парня и не может оторвать взгляда и не видит больше ничего…
Рядом с виселицей стоит на телеге высокий заросший мужчина. В мертвящей тишине гремит его голос:
— Смотрите, люди! Не отворачивайтесь! Запомните!.. Запомните, что деникинцы делали с нами!.. — И подавился он, большой и сильный, слезами. — Вот они, наши браты висят… За что? У Ванюшки Хазина офицеры книжку Ленина нашли…
Пронзает тишину нечеловеческий крик:
— Ваня-а!.. Ванечка-а мо-ой! Сыноче-ек!..
И толпу расшибает надвое женщина с безумными глазами, бросается к тому парню с широким веснушчатым носом, еле успевают ее перехватить два красноармейца.
— Сыно-оче-ек!..
И взрывается окружившая виселицу толпа воплями, стонами, плачем, причитаниями…
Федя не помнит, как вырвался из толпы, не помнит, как бежал куда-то… И вот он в пустом сарае на ворохе сена, он содрогается от рыданий, но слез нет, глаза сухие…
Серый, уже вечереющий свет полосой падает в приоткрытую дверь: над головой, на шестке, недовольно переговариваются куры, слепо, одним глазом присматриваются к Феде.