Наконец — площадь, и Федя ахнул: ходят по площади люди в серых шинелях с погонами, какие-то ящики таскают в церковь.
«Белые…» — И Федя начинает дрожать мелкой дрожью. Но это не от страха, нет! Ненависть, жаркая ненависть заполняет его. И нетерпение: «Скорее бы, скорее бы наши в атаку пошли!..»
Вдоль опушки лежат рабочие с винтовками, притаились, снег на них с веток опадает, а они не шевелятся — ждут… Недалеко от Феди, у старого пня, вылезшего из снега, — пулемет «максим», два красноармейца за пулеметом лежат; незнакомые красноармейцы, их недавно в отряд прислали.
— Скорее бы… — хрипло шепчет отец Парфений и щелкает затвором винтовки…
— Сейчас… — Отец нервно покусывает веточку.
И вдруг далеко в белесом небе повисает зеленая ракета, за ней вторая. Повисев немного, они валятся вниз, оставляя серые хвосты, — как зеленые цветы на длинных ножках.
— Давай! — кричит отец. — Огонь!
И сразу, задыхаясь, захлебываясь, начинают строчить два пулемета.
Федя замечает, как у старого пня водит огненным носом «максим», и на мгновение видит лицо пулеметчика — молодое, яростное, искаженное судорогой гнева…
Рядом стреляет из винтовки отец Парфений.
И кругом сухо хлопают винтовочные выстрелы.
Федя видит: пуста площадь перед церковью;
несколько черных фигурок валяются на ней;
бежит по улице маленький человек в нижнем белье и вдруг, будто споткнувшись, падает;
пересекают площадь трое, тащат за собой пулемет, исчезают за углом церкви;
вырывается из-за плетня лошадь и мечется по площади…
Где-то далеко начинает бить артиллерия. «Наша», — понимает Федя. Черные взрывы, все заглушая, вырастают в огородах, ближе, ближе к площади.
Снаряд попадает в колокольню церкви, и она, треснув, рушится.
Рвутся, рвутся снаряды…
— На! На! На! — не помня себя, кричит Федя.
— Ты что? Очумел? — Отец Парфений сильной рукой пригибает его к земле. — Убьют!
Только тут Федя начинает слышать посвистывание над собой, начинает слышать пулеметное татаканье с той стороны.
«Белые стреляют», — догадывается Федя. И видит он недалеко от себя рабочего с рыжей щетиной на скулах; рабочий лежит на спине, раскинув руки, струйка крови выползла изо рта, а мертвые глаза смотрят в небо…
Внезапно смолкла артиллерия, и за ней замолчали наши пулеметы.
— За революцию! — кричит отец. — Впе-ре-е-ед!
И видит Федя отца — он выскакивает из-за ствола густой ели, размахивает наганом, бежит, проваливаясь в снег, к деревне, бежит, не пригибаясь, во весь рост.
— Ура-а-а! — катится над опушкой, и лавина людей с винтовками несется к деревне.
Уже нет рядом отца Парфения. Уже нет рабочих на опушке.