Костры на площадях (Минутко) - страница 37
Только шагнул Федор за порог, как везде «ура» закричали. И видит Федя, что улица полна народу, красные флаги кругом, плакаты, и отряд его в струнку вытянулся. В отряде стоят и типографские рабочие и знакомые ребята. И тот красный командир с чубом, который кричал на митинге: «Да здравствует мировая пролетарская революция!» — тоже в отряде. Два бойца подводят Феде буланого коня с пышной гривой. Садится Федя на коня, гарцует мимо отряда, и такая гордость на душе, такой подъем, что так бы и поубивал всех беляков до единого! Но тут увидел Федя на заборе Любку-балаболку. Сидит она на заборе, болтает голыми ногами в цыпках и Феде язык показывает. И вдруг говорит очень даже обидно:
«Все равно — ты Федюха-краюха, а не красный командир».
Ничего не успел ей ответить Федя, потому что его буланый конь захохотал вдруг голосом наборщика дяди Пети и сказал его же голосом:
«Сейчас бы молочка парного. В горле от пыли — Сахара».
«Вот дурак, — возмутился Федя. — Нашел время о молоке говорить».
Но тут оркестр (оказывается, и оркестр был на улице и блестел всеми своими трубами) заиграл грозную песню, и улица запела так, что стекла в окнах задребезжали от удивления:
И Федя пел тоже:
Толпа размахивала флагами и кричала «ура». На заборе все сидела Любка-балаболка и держала в руках плакат: «Умрем или раздавим мировую контрреволюцию!» И откуда она его взяла?
А Федя гарцевал на буланом жеребце, и за ним шел его отряд, чеканя шаг, и папка рядом нес красное знамя. Отряд шел тяжело, согласно; вся земля содрогалась, и у Феди даже плечо запрыгало, а конь повернулся к нему и сказал отцовским голосом:
«Вставай! Вставай! Вставай!»
— …Вставай! Вставай, Федюха! Пора.
Федя выпустил поводья буланого коня… и открыл глаза. Над ним наклонился отец.
— Ну и разоспался же ты!
Федя очумело посмотрел вокруг и чуть не заплакал: на стуле возле кровати лежали его залатанные штаны, черная ситцевая рубаха, а рядом стояли сизые от пыли башмаки и к тому же носок правого почему-то расщепился, и из него, как зубы, торчали деревянные гвозди.
«И зачем только разбудили?» — подумал Федя.
Пили чай из желтого самовара. Его раньше Федя считал живым. Но это было очень давно. И теперь Федя знает, что самовар — это так, железяка, и все. От самовара пахло дымом, а от квашеной капусты — солененьким и острым; она серебряной горкой поднималась в миске.
— Сожрут нас спекулянты, — вздохнула мать. — Вон капуста-то семь рублей фунт на рынке. Вчера брала.