Шули отгоняет искушение и, расстегивая рубашку, скидывая ботинки, укладывается в постель в майке и трусах, но этой ночью, видно, опять не получится поспать. Несмотря на успех первого дня в ешиве, он не звонит Мири: опасается хвастаться, сам себя сглазить.
Сворачивается калачиком под жестким гостиничным одеялом. Читает Шма и поет «А-Малах А-Гоэль», как читал и пел, укладывая спать детей, каждый вечер с их рождения. Надеется, что его слова отправятся в путь — перелетят через океаны и доберутся до Ройял-Хиллс раньше, чем детей сморит сон. Шули закрывает глаза и явственно воображает себе детей. Вопреки ожиданиям, погружается в дремоту и крепко засыпает.
А пока Шули спит, ему кое-что снится.
Раву Шули является его отец: в последнее время это, увы, редкое событие. Шули осознанно замечает, как замечает это в царстве сновидений. А еще сознает, что, хотя они вместе, в одной и той же комнате, похожей на кухню, отец в некотором роде все еще мертв и в некотором роде жив. Они стоят лицом к лицу, разделенные кухонным столом, и когда Шули опускает взгляд, то видит, что стол уставлен едой.
Яства роскошные, свежие и ароматные, кошерные по самым требовательным меркам и каким-то загадочным образом уходят вдаль бесконечной чередой: хватает места для любых деликатесов, которых вздумается вкусить. Должно быть, отец и Шули уже вымыли руки и произнесли благословения, потому что и тот и другой, не мешкая, тянутся к еде.
Но, когда они тянутся попробовать красивую плетеную халу — корочка у нее золотая, потому что перед выпеканием ее смазали желтком, из мякиша торчат пухлые изюминки, — то обнаруживают, что кисти их рук застыли в одном положении и одеревенели. Их конечности торчат кверху, под углом к их бокам, — негнущиеся и прямые, как доски. По-видимому, Бог в Его бесконечной мудрости лишил их локтей.
Отец рава Шули издает крик, полный отчаяния: у-ух, у-ух! Такой звук мог бы излететь из рта человека, будь тот человеком и птицей одновременно. Как странно!
Во сне рав Шули предпочитает не обращать внимания на эту странность, сосредотачиваясь на отчаянии в крике отца. Решает, что это стон голода.
Размышляя над тем, как сложно им придется с такими-то новыми руками, и глядя на роскошный ужин перед ними, рав Шули — дар речи есть только у него — говорит: «Да, да. Ну конечно же!»
Именно этот, тютелька в тютельку, сценарий он помнит по отцовским наставлениям. То, что они сейчас познают на собственном опыте, подобно бесконечному столу из Мира Грядущего. Очередное видение Небес и Ада его отца — сросшихся воедино и занимающих одно и то же пространство.