— Ты это об Армене? — спросил он чуть погодя.
Я ничего такого о нашем друге не знал, но вдруг испытал острое любопытство, которое настолько сильно овладело мною, что я, хорошо сознавая собственную неделикатность, проговорил тоном человека хорошо осведомленного в деле:
— Ты говоришь об этой его истории?
— Ну да, — отозвался Карел. — Из-за той самой, благодаря которой он пошел в Иерусалим.
— Ну, у него-то, слава Богу, вроде бы никто не умирал.
— Не знаю, что хуже, — вздохнул Карел. — У него как раз произошло то, о чем ты сказал — загубили дело, которое он считал главным в своей жизни.
— Ты знаешь, мне было как-то неловко расспрашивать его о подробностях, хотя в общем-то я знаю об этом.
— Пойдем обратно, — живо откликнулся Карел. — Пока его нет дома, я покажу тебе кое-что.
Мы вернулись в каморку к Армену, и Карел вытащил из-за единственного шкафа несколько больших кусков картона.
— Смотри, — проговорил он значительно и повернул ко мне лицевой стороной один из листов.
Я увидел изображение голого мужчины, стоящего на коленях, возле которого кишмя кишели змеи. Судя по нимбу вокруг головы, этот человек был святым и претерпевал муки во славу Господа.
Карел повернул картон лицом к стене и достал второй лист. На нем был изображен чернобородый великан в золотой короне, сидящий на троне, а у подножия трона стояли десятки прекрасных молодых женщин с мольбою и страхом взирающих на него.
На третьем листе был изображен густой лес, в котором метался огромный кабан с окровавленными клыками.
Затем я увидел того же царя-великана, едущего во главе какой-то большой свиты и рядом с царем того самого святого, который на первом листе сидел в яме со змеями.
И наконец, тот же царь-великан был нарисован в двух фантастических баталиях. В первой он бился с огнедышащим драконом, во второй — со страшным единорогом. Когда мы рассматривали последний шестой лист, пришел Армен. Он покраснел, но ничего не сказал. И я, и Карел сильно смутились, и мой непрошенный Вергилий, проведший меня по шести кругам ада, начал было оправдываться, но Армен вдруг сказал без признаков какого бы то ни было неудовольствия:
— Смотрите, пожалуйста. Весь город видел это. И весь город об этом знает.
— О чем? — спросил я.
— Сейчас расскажу, — ответил Армен и, расставив листы вдоль стен, сказал: — Слушайте.
Мы опустились на стулья, и он начал:
— Три года назад старейшины церковного Совета армянской колонии во Львове поручили мне расписать часовню Григория Просветителя, который тысячу сто лет назад крестил наш город. Я начал с того, что принялся читать старинные книги и узнал так много интересного, что даже не знал, чему следует отдать предпочтение. Члены Совета хотели, чтобы у самого входа я написал учеников Христа — святых апостолов Варфоломея и Фаддея, первыми обративших армян в христианство, но я возражал им, говоря, что учение этих апостолов не продержалось и ста лет, как снова на землю Армении пришло язычество, и что только Григорий Просветитель прочно укоренил истинную веру среди нашего народа. Да и кроме того, патроном часовни, которую мне предстояло расписать, был он — Григорий. И потому я решил нарисовать на стенах часовни картины из его жизни и жизни тех людей, которые были рядом с ним.