Наконец мы добрались до Львова и устроились жить в маленькой каморке, неподалеку от Армянского собора. Каморка была сумрачна, болезнь все еще не оставляла меня, и по-прежнему бредовые видения сменялись явью, а явь незаметно переходила в абсурд.
И однажды, открыв глаза, я так и не понял, реальность или больное воображение заставляют меня видеть то, что оказалось перед глазами: перед моей постелью сидел Карел и внимательно глядел на меня.
— Карел? — спросил я, сомневаясь, не мерещится ли мне все это?
— Да, Иоганн, это я, — произнес он тихо и спокойно, как говорят с больным или ребенком, не желая пугать или волновать его.
— Почему ты здесь?
— Ты же был болен, когда пошел сюда, — просто ответил он. — И я не смог оставаться в Сучаве. Я все время думал: «Как-то ты там без меня?» И вот пришел.
Слезы благодарности навернулись мне на глаза.
— Стоит ли идти двести пятьдесят верст? Ведь во Львове тоже есть лекари.
— Хорошие врачи стоят недешево, а плохие лечат худо.
Я погладил Карела по руке и подумал: «Если когда-нибудь он попросит меня сделать что-либо, я это сделаю».
— А как же ты нашел меня?
Карел почему-то смутился, но тут же взял себя в руки.
— Армян во Львове немало, но художника Армена по прозвищу Чалтык знает каждый.
— Вот уж не думал! — воскликнул я. — Чем же так знаменит наш армянский Джотто?
И снова Карел потупился.
— Поправляйся, потом узнаешь, — улыбнулся он, но улыбка его показалась мне печальной.
Карел скоро поставил меня на ноги, и я видел, что он был несказанно этому рад. Когда я впервые вышел из дома и в сопровождении моего исцелителя пошел по городу, Карел в порыве откровенности вдруг сказал:
— А знаешь, из-за чего я ходил в Иерусалим?
Надобно знать, что паломничество по обету всегда было связано с чем-то по-настоящему трагическим и только самому близкому человеку доверялась такая тайна. Достаточно сказать, что я не знал ни об одном из обетов моих товарищей — ни Даниила, ни Фридриха, ни Карела, ни Армена. И потому, услышав вопрос Карела, я промолчал.
— У меня подряд умерли три моих пациента. Причем ни один из них не был тяжело болен.
— Надеюсь, я не окажусь четвертым? — попытался пошутить я, но, судя по всему, шутка не показалась Карелу удачной.
— Ты не знаешь, как это страшно, — проговорил он печально, — когда дело, которое ты считаешь главным в своей жизни, оказывается тебе не по плечу. Нет ничего хуже мужчины, ощущающего свое бессилие.
— Еще хуже, когда дело твое губят у тебя на глазах, а ты ничего не можешь сделать, — добавил я.
Карел как-то загадочно на меня посмотрел.