Именно что гармония, пусть куцая, и жалкая, и действительно смешная, но нисколько не похожая на угрюм-бурчеевские и аракчеевские ужасы.
Жизненный идеал Василия Ивановича выглядел следующим образом: в светлом и просторном зале с ионическими или коринфскими колонами, с бархатными портьерами и с тюлем, развевающимся над распахнутыми окнами, на сияющем наборном паркете суворовцы в красивых черно-красных мундирчиках пляшут полонез Огинского или, не знаю, польку Рахманинова с маленькими лебедями Чайковского.
А потом мы выходим на залитую солнцем террасу и, облокотившись на беломраморную балюстраду, видим и слышим ослепительных дейнековских легкоатлеток, и белоснежных краснофлотцев, и народных артистов Большого театра, и джигитующих вдали — куда же без них! — кубанских казаков, и могучий хор этих светлых, сильных и умных людей исполняет финал Девятой симфонии, а сам лохматый и вдохновенный Бетховен стоит на трибуне и самозабвенно дирижирует.
И нужен этот незамысловатый музыкальный строй был не затем, чтобы тешить казарменную страсть к единообразию, а чтобы сдерживать хаос, грязь и опасные, нелепые случайности неразумной жизни. Что было, понятно, абсолютной утопией.
Но, насмехаясь над этим простодушным идеалом, следует все-таки учитывать, что альтернативные утопические чаяния советских людей (имеется в виду, конечно, массовое, а не штучное сознание) были, на мой взгляд, нисколько не краше и не умнее. Одно из двух: или «Не ходите, дети, в школу, // Пейте, дети, кока-колу, // Заводите радиолу // И танцуйте рок-н-ролл!», или Москва златоглавая, Царь-пушка державная, залетные тройки и румяные гимназистки, которым под звон колоколов наливает вина корнет Оболенский, хотя они уж и без того от мороза чуть пьяные.
Насколько хороши были эти заветные грезы советского народа, стало ясно теперь, когда они нашими общими усилиями худо-бедно воплощены в жизнь и, к изумлению сторонних наблюдателей, вступили в странный симбиоз, торжествуя, наглея и вновь приглашая на казнь задрота Цинциннатика.
Потому что обе эти вроде бы антисоветские идеи, овладевшие массами трудящихся, — и кока-кольное западничество, и конфетно-бараночное славянофильство — были на самом-то деле разными выражениями одного и того же желания, вполне и безусловно советского, — по щучьему велению оказаться там, где, как пелось в забавной песенке тех лет,
девочки танцуют голые, где дамы в соболях,
лакеи носят вина, а воры носят фрак!
А как уж там называется это злачное место — Россия, которую мы потеряли, или «эта самая Марсель», — какая на хрен разница! Главное, чтоб танцевали и носили! Под звон колоколов, разумеется.