На новобранцев, особенно нацменов из Средней Азии, это загадочное слово производило ужасающее впечатление.
И насчет выпивки Василий Иваныч как-то не очень вписывался в обычное офицерское застолье, хотя выпить мог и даже любил, но никогда не нажирался и не распоясывался, не позволял себе исповедальности и задушевности, не лил сладких пьяных слез, не лез в драку или под юбку и чуть заметно морщился и спешил откланяться, когда захмелевшие однополчане запевали «Ты ж меня пидманула» или «На позицию девушка». За что еще с лейтенантских лет вызывал у сотрапезников неизбежный вопрос:
— Ну чо ты, Вась, как не русский?
А Пилипенко, едва затворялась за командиром дверь, укоризненно мотал красной и лысой башкой и многозначительно провозглашал:
— Не наш человек! Не наш!
Но еще больше выделяла и отгораживала Василия Ивановича страстная любовь к классической музыке. И хотя музыкальные гурманы и снобы назовут любимые произведения Бочажка голимой попсой, и сморщат тонкие носики, и скривят губки, но, во-первых, вас послушать, так и Шостакович со Стравинским — уже полный отстой, да и божественный Кейдж, наверное, недостаточно совремёнен, а во-вторых, с годами Бочажок незаметно для себя, но неуклонно удалялся от осенних сумерек Чайковского и Левитана к морозной ясности Баха, а назвать попсой первый том «Хорошо темперированного клавира» в исполнении Рихтера, наверное, ни у кого язык не повернется. В общем, для своей жизни и судьбы генерал обладал и вкусом, и слухом, посмотрел бы я на вас на его месте!
А в остальном вроде генерал как генерал. В конце концов, сам нарком Луначарский в трудный час, в суровой мгле, на заре советской власти сказал: «Я знаю многих людей, до умопомрачения любящих „Аиду“ и при этом принадлежащих нашей партии».
Да наш он был человек, наш! И стопроцентный русский, без всякой прожиди. И вообще-то, конечно, солдафон и мужлан.
«Есть такое слово — надо!», «Не можешь — научим, не хочешь — заставим!», «Стойко переносить тяготы и лишения воинской службы», «Покой нам только снится!», «Есть такая профессия — Родину защищать!» и т. д. и т. д. и т. п. — вся эта лабуда, вызывающая у нас святую злобу и Ювеналово остроумие, в его голове спокойненько уживалась и с «Музыкальным приношением», и даже со «Страстями по Матфею».
На первый и насмешливый взгляд, мировоззрение Василия Ивановича полностью описывается известным анекдотом, в котором недоумевающий генерал спрашивает интеллигента: «Если вы такие умные, что ж вы строем не ходите?!»
Да, приблизительно так. Вот только строй этот понимался, вернее, чувствовался и грезился Бочажку в смысле расширительном и углубляющем, далековатом от положений строевого устава. Это было нечто родственное тому, что писатель Белов именовал словом «лад», а может быть, даже и тому, что другой писатель (он поэт) описал вот так: гармония, как это ни смешно, есть цель его.