Особенно изводил Бочажка его заместитель по политической части, подполковник Пилипенко (это когда сам Василий Иванович был командиром полка):
— Здоров, Василий Иванович, слышал анекдот про антенну? Василий Иваныч, гы-гы, спрашивает Петьку: «А где Фурманов?» А тот: «Антенну натягивает!» А Чапаев: «Красивое имя — Антенна!»
И сам хохочет, заливается.
Бочажок молча смотрит на него и думает: «Какой же ты все-таки идиот. Треснуть бы тебя по башке твоей лысой вот этим, к примеру, графином!»
А Пилипенко, отхохотав, спрашивает:
— Чо, не дошло?
И начинает снова рассказывать с пространными объяснениями.
А офицерский молодняк вообще, хотя и уважал своего командира, и боялся, и в общем и целом скорее любил, чем нет, прозвал Бочажка Джавахарлалом. Почему? Да из-за такого же непристойного, но, на мой взгляд, более забавного анекдота, ныне забытого и малопонятного. Джавахарлал Неру — это был такой всемирно известный индийский политик, уж не помню, прогрессивный или реакционный.
И вот, значит, выходит Чапаев покурить на балкон, завернувшись в простыню, а Петька снизу:
— Василий Иваныч, ты, что ли, Джавахарлал Неру?
— Во-первых, не Неру, а Нюру, а во-вторых, не твое дело, кого я джавахарлал!
Но об этом своем унизительном прозвище Бочажок, к счастью, так никогда и не узнал.
— Товарищ генерал, сказали, еще минут двадцать! — доложил подбежавший водитель генеральской «Волги», сержант Григоров, которого Василий Иваныч посылал узнать, когда ж, в конце-то концов, приземлится самолет, на борту которого летит из Москвы его доченька, красавица и умница, папина радость и гордость, единственный теперь уже свет его очей.
— Спасибо. Ты поди в машину погрейся. И ты тоже, а то стоишь, как этот… — генерал с привычным раздражением изобразил, как именно стоит его сын. Но в это утро даже Степка не мог испортить настроения, разве что подпортить — слегка и ненадолго. — И высморкайся ты, в конце-то концов, чо ты сопли-то гоняешь… Есть платок?
— Есть… — угрюмо отвечал Степка, продолжая шмыгать носом. — Только он в форме… в брюках.
— В брю-уках, — передразнил генерал. — На!
Степка взял протянутый отцовский платок и стал сморкаться, ожидая с покорным равнодушием дальнейших нареканий.
— Иди уж, грейся, горе луковое… Да оставь платок… Жуки!
Последнее слово, произнесенное с убийственной иронией, требует объяснения. Незадолго до начала нашей истории Степка на вопрос генерала, изумленно и гневно разглядывающего фотографию каких-то нечетких, но явственно и отвратительно волосатых прощелыг, пробурчал:
— Ансамбль… вокально-инструментальный… Битлы… Зэ Битлз…