— Да брось! Дался тебе этот стол! — рассердился Финн, с его лица будто спала улыбчивая маска, он стал старше, грубее, резче и некрасивее, словно привлекательность и харизма тоже были неотъемлемой частью образа. — Не усложняй, Дамира! Нам хорошо с тобой. Этого достаточно!
— Мне. Не. Хорошо. И если свой эгоизм ты называешь любовью, разочарую тебя, это не она.
— Что за чушь!
— Любовь — когда тебе радостно отдавать. И делать чтобы любимым было хорошо.
— И что, тебе было плохо этим утром?
Я нахмурилась.
— Мне от лжи плохо. И я не хочу, чтобы ты меня касался. Ты должен знать: если бы не контракт, я бы уже уехала.
— Ну да, конечно. Вот поэтому я говорил Катрин, что с новичками контракт нужен, тем более, с таким темпераментом. Но с другой стороны, темперамент это не плохо… — Он лукаво подмигнул.
— В смысле? Ты знал о контракте сразу? — ошарашенно переспросила я.
— И что? Это работа…
Финн не договорил, я размахнулась и влепила ему пощёчину. Он схватился за щёку. Ошеломлённо взглянул на меня.
Вне себя от ярости, я сжала кулаки, одёрнула роскошную ткань платья и выпрямила спину.
— Ну что, я хорошо отыграла?
Я вылетела из кафе, судорожно думая: порча личного имущества заказчика входит в систему штрафов или разбитая морда гада не считается?
⁂
Как выяснилось, гнев, обида и непослушные слёзы тоже были нужны камерам. Когда они отстали от меня, всё это превратилось в ненависть восьмидесятого уровня.
Лембит что-то строчил, и его я тоже ненавидела, потому что посмотреть сообщения было некогда — сначала меня гримировали, потом одевали, потом Арина толклась рядом, как пастух над непослушной овцой. Толпа чужих, говорливых, непонятных людей жужжала вокруг, пока мы не поехали снимать к Эйфелевой башне. К тому моменту я ненавидела и это скопище ненужного железа, взгроможденное и старое, расхваленное до небес; и каждого, кто пытался сказать мне слово, и этот проклятый Париж!
Меня выпустили на Марсово поле — идти в костюме Нефертити вдоль фонтанов — от Эйфелевой башни куда-то к чертям. Операторы на тележке ехали передо мной и за мной. Туристы издалека снимали на телефоны, чернокожие парни в ярких рубашках вдалеке продавали рассыпанные горкой «эйфелевы башенки» по евро за штуку. Я выбрала их себе за цель, прикидывая, сколько башенок куплю за свой аванс. На аллею вырулил Финн.
Вид у него был такой, словно его побили. Нет, фингалов не было, царапин тоже, но лицо… Посеревшее и измученное, будто его действительно держали на дыбе эти два часа, пока мы не видели друг друга. На тысячную долю секунды моё сердце дрогнуло, но ум напомнил: это тоже игра, ненастоящие страдания в обмен на мои, режущие до боли.