Мне известно об этом. Но кем я буду, когда ее не станет? Возможно, наконец перестану быть невидимым. Я убиваю темную часть себя, которая шепчет мне такой бред. Я люблю Эмму и ненавижу себя за такие мысли. За жалость к себе, которая загнала меня в Джерси. Я в порядке. Эмма нет. Все так просто. Поэтому абсолютно неуместно строить из себя унылого человека и ныть из-за своего трагически щедрого состояния.
Когда становится невыносимо холодно, я встаю и отправляюсь домой. Как можно тише открываю дверь квартиры. Сейчас пять утра, и папа надерет мне задницу, если поймает с поличным. И вполне заслуженно. Последнее, что им сейчас нужно, – лишняя тревога обо мне, когда я всю ночь играю в одинокого всадника. Я осторожно толкаю дверь и закрываю глаза, когда замок отправляет по дому предательски громкий звук. Пока все тихо. Может быть, мне удастся пробраться в свою комнату и завалиться спать до того, как папа заметит меня.
Прекрасная мысль. Но прежде чем я успеваю исчезнуть, он появляется в дверном проеме кухни. Я готовлюсь к грозе, которая вот-вот собьет меня с ног.
– Доброе утро, Эш, – вместо этого говорит он. – Тоже хочешь кофе?
Я растерян, но достаточно изворотлив, чтобы это не было заметно. Просто киваю и следую за ним на кухню.
– Ты уже встал? – он смотрит на часы. – Всегда думал, ты соня.
Он думает, я все время был здесь. Это хорошо. Это избавляет его от беспокойства. И меня от четвертования. Тогда почему мне хочется крикнуть ему, что я отсутствовал всю ночь? Почему мне вдруг захотелось, чтобы он, черт возьми, беспокоился обо мне, заметил, чем я занимаюсь? Это глупо. Дело вовсе не во мне.
– Было бы здорово, – бормочу я и следую за ним на кухню. Я стягиваю с головы шапку и кладу ее на обеденный стол.
Папа наливает мне чашку кофе и ставит ее передо мной. Затем он садится напротив меня.
– Я сейчас снова поеду в больницу. Мы нужны Эмме. Не хочешь со мной?
Мне нужно в школу. Я делаю глоток и бросаю через край чашки короткое «да». Не похоже, что старое правило о важности школы все еще действует. Ничего больше не имеет значения.
– Хорошо, – кивает он, встает и слегка сжимает мое плечо. – Хорошо.
– Эш?
Бекка. Что она делает в пять утра у нас на кухне? Не то чтобы меня что-то удивляло, когда дело касалось Бекки, но ранние подъемы определенно не входят в число ее специализаций.
– Эш, проснись.
Я моргаю, и картинка моей комнаты проскальзывает в нашу кухню в Нью-Йорке. Мне уже не шестнадцать. Я уже не живу в Верхнем Ист-Сайде, а нахожусь в Мизуле, в обувной коробке, которую мы называем квартирой. Той, которую я очень ценю, потому что она дает моему трепещущему сердцу дом. Мне вечность не снилась семья, а это значит, что я не должен был отвечать на мамин звонок.