— Дальше, дальше, — беспомощно улыбаясь, умолял Моншармэн.
Но мадам Жири не смущаясь, и выразительно покачивая почерневшими от старости перьями на шляпе, продолжала исполнять арию:
«Бежим, бежим же навсегда,
Связала нас сама судьба…»
— Да, хорошо, хорошо, — мы это знаем… что же дальше?
— Так вот в тот момент, когда, помните, Леопольд кричит «бежим», а Элеазар их останавливает и спрашивает: «Куда бежите вы», в этот самый момент господин Полиньи, за которым я наблюдала из соседней пустой ложи, вдруг поднимается с места и, не произнеся ни слова, выходит за дверь. Это произошло так быстро, что я, как Элеазар, только успела у него спросить: «Куда идете вы», на это, впрочем, не получила ответа. Он был бледен, как полотно, и что всего страннее, он, который уж, кажется, хорошо бы должен был знать расположение театра, не мог найти дороги.
— И все-таки я из этого еще не вижу, при каких обстоятельствах и как призрак попросил у вас скамейку, — настойчиво произнес он, не спуская глаз с мадам Жири.
— Призрак Оперы попросил у меня скамейку в первый раз, именно в этот самый вечер, и затем я подавала ее всегда, когда он бывал в театре, что случалось очень часто, так как после инцидента с господином Полиньи эта ложа никогда не продавалась.
— Привидение, требующее скамейку! Ха-ха-ха! — рассмеялся Моншармэн. — Это, что же, женщина?
— Нет, призрак Оперы — мужчина.
— Откуда вы знаете?
— У нашего призрака мягкий, мужской голос. Когда он является в театр, обыкновенно в середине первого акта, он стучит три раза в дверь ложи № 5. Вы можете себе представить, как я была поражена, услыхав в первый раз этот стук. Зная, что в ложе еще никого нет, я все-таки подошла к двери, открыла ее и заглянула внутрь: никого! И вдруг мне кто-то говорит: «Мадам Жюль, (это имя моего покойного супруга), будьте добры, дайте, пожалуйста, скамеечку». Я так и остолбенела. Между тем голос продолжал: «Не бойтесь, мадам Жюль это я, — призрак Парижской Оперы». Я посмотрела в сторону, откуда доносился голос, который, кстати сказать, был так приветлив, что я сразу успокоилась, и поняла, несмотря на то, что в ложе никого не было, что «он» сидел справа, у самого барьера ложи.
— Соседние ложи были заняты? — спросил Моншармэн.
— Нет, ни одна, ни другая. Спектакль только что начался.
— Ну, и как же вы поступили?
— Я принесла скамеечку. Очевидно, он просил ее не для себя, а для своей дамы.
— Как? Мало нам одного призрака! У него есть еще и дама?
С матушки Жири оба директора перевели взоры на контролера, который, прячась за ее широкой спиной, старался мимикой объяснить своему начальству, что почтенная матрона не совсем в своем уме. Эта пантомима удалась ему настолько блестяще, что оба директора не только поняли, что он хотел сказать, но даже мысленно решили избавиться от контролера, покровительствующего этой сумасшедшей. Между тем мадам продолжала осыпать призрака комплиментами: