Бродячая музыка (Рубинская) - страница 9
Её кутяток утопили,
за денны взявшися дела,
взглянуть ей в очи позабыли.
Кому и с кем, промеж судеб,
устраивать счета зверины?
Горючей бытности вертеп
отперт для дел необозримых.
Портрет поэта в белой тунике
А ведь малый греко-римский
с погребальной пелены
так болезненно знаком мне,
словно знаменный распев.
Век второй и эра наша,
и Гераклеополь-град:
только египтянин вряд ли
в нём привлёк бы днесь меня.
Правь он хоть и в старых Фивах,
будь каирский дипломат,
только юноша болезный
по-другому стал мне мил.
Горечь. Кудри. Безнадёга.
Свиток в вянущих руках.
То в оазисе Фаюме
древний Пушкин помирал.
Ирисы в кипарисах
На крымском кладбище высоком
в ракушечниковом песке
растёт, налившись спелым соком,
цвет, где звезда блестит в доске.
Подобен дикой орхидее
на стебле жилистом пустом
бутон, на каждый день недели —
свой, завитой крутым винтом.
Пройдёт, быть может, час — прикован,
увидит, кто бессменно ждал,
костёр лиловый лепестковый
с шмелём внутри — не опоздал!
Стрижи, цикады, придыханье
туй, пёстрых птиц блаженный стон,
когда, с шиповником в кармане,
шоссе минуя и каньон,
сквозь плети сизой ежевики
бреду с мечтой о стариках,
чьи в ирисах светлели лики,
чей облик проступал сквозь прах.
О любви к музыке
Угрюмый мальчик, певчий Шуберт,
когда ты вырасти успел?
Теперь тебя красотка сгубит...
Зачем ты к фортепьянам сел?
Какая Мельничиха к чёрту?
Куда заводит Зимний путь?
Слыл ветреным — как раз и мёртвый.
Был нищ — схоронят как-нибудь.
«Мой маленький, приедь скорее,
у нас на мельнице июль,
я от безделия дурею,
повесила на окна тюль
и лютню повязала лентой,
крестьяне собирают хмель,
ты вспоминаешь ли апрель,
пришли мне песенку про лето!»
— Слыхали? Этот малый Шуберт
переедает всех обжор!
— Да нет же, он транжир и любит
примерно выпить. — Экий вздор!
Весёлой музыкой, куплетом
девчонке платит он за это.
Да что там: гений, дурачок,
шатун, счастливчик и сачок!
...Зачем ты в городе в июле?
Грустишь, печалишь Гретхен взор?
Какой скрипучий венский стулик!
Какой блаженный ля мажор!
В краю света
Странною иду дорогой:
справа лес, а слева дол.
Повилика-недотрога
обочь свой свивает дом.
Я несу в стекле промытом
белу сладость для питья.
Дождик сеется сквозь сито
сосен и мово житья.
Отпечалю все надёжи,
все любови отвиню,
чтобы виться бестревожно,
подражаючи вьюну.
Превращения
Олегу Соколову
1
У паучка четыре ручки,
но восемь ножек вместе всех.
Он растопырил их и быстро
гребёт по комнате пустой.
Блеснёт дождинкой в солнце нитка —
и встал на лапки человек.
2
Горделивцу в зябкой жизни
трудно будет ночевать.
Он возни сухой боится,