Дерево мое грозой сломало
И с корнями бросило на склон,
Я кружусь, подобно птице малой,
Чей приют грозой испепелен.
Мне казалось... Нет, я был уверен:
Смерть нарушит все-таки черед,
Не казнит меня такой потерей
И тебя сторонкой обойдет.
Если б знал я, если б мне сказали,
Если б хоть предупредили сны,—
Мой корабль стоял бы на причале,
Я не уезжал бы до весны.
Гордый тем, что ты меня взрастила,
Был я точно кипарис в горах,
Нынче же к холму твоей могилы
Горы клонят головы во прах.
Знаю: вянет и цветок,
Но цветет весь луг вокруг.
Где ж ты, сил моих исток,
Где ты, мой весенний луг?!
Знаю: сохнет в летний зной
Под скалой струя ручья.
Но скала стоит стеной...
Где же ты, скала моя?!
Знаю: рушится во тьму
Одинокая волна.
Но скажите, почему
Море высохло до дна?
Знаю: прячет солнце лик,
Но извечен ход светил...
Кто же солнце дней моих
Беспощадно погасил?!
Старшая сестра моя,
Все чаще
Провожу с тобою вечера.
У постели мамы уходящей
Ты сидела, старшая сестра.
Я далёко был...
А ты с любовью,
Не смыкая утомленных глаз,
Наклонялась к маме, к изголовью,
Материнский слушала наказ...
— Ты скажи, сестра, скажи мне прямо:
Завершая трудный путь земной,
Верно, горько жаловалась мама,
Что не едет долго сын домой?..
— От нее я не слыхала жалоб,
Не срывался с губ ее упрек...
Раз она вздохнула: «Прибежала б
К нам весна скорее на порог!»
Говорила: «Долго ль до рассвета?
Что сегодня — солнце иль туман?
Неужели журавли на лето
Прилететь забыли в Дагестан?!»
— Ты скажи, сестра, ты вспомни точно,
Что еще тревожило ее?
— Все молчала... Только спросит:
«Дочка! Как в ауле там житье-бытье?
Может быть, родился в эту зиму
Мальчик или девочка в Цада?»
И еще: «Далеко ль Хиросима?
Верно, там большие холода...»
— Старшая сестра, какое слово
В час последний свой сказала мать?
— Что сказала?.. Ничего такого.
Люльку попросила показать.
«Старой люльке пустовать не нужно,
Без детей, мол, в доме нет тепла...»
Прошептала нам: «Живите дружно.
Помните меня».
И умерла.
Говорят, что древний эллин,
Погружая в небо взгляд,
В глубях облачных расселин
Видел бога, говорят.
Дома ль я иль на чужбине,
Но везде в часы тревог
Маму вижу в звездной сини —
Вот единственный мой бог.
Говорят, индиец старый,
Наблюдая ход светил,
Отвращал судьбы удары,
Верный путь свой находил.
Дома ль я, в чужом ли крае,
Но, когда от звезд светло,
В мыслях к маме я взываю:
«Где добро мое, где зло?..»
Как ты просила, мама,— камень скромный
Могильный холмик осеняет твой.
Но для меня — и неба свод огромный,
И вся земля — твой памятник живой.
— Скажи мне, дом, скажите, стены, рамы: