Молиться за Рэйн (Истон) - страница 29

— Ну, кем бы они ни были, — Рэйн слегка улыбается, в то время как я встряхиваю рубашку, чтобы выпрямить ее, — надеюсь, они умрут первыми.

У меня вырывается смех, когда я смотрю на ее ангельское лицо. Она тоже начинает смеяться, а затем выхватывает из моих рук мою счастливую рубашку.

— О Боже, неужели ты всерьез собирался надеть это обратно? — Она смеется. Я хватаю другой конец рубашки, пытаясь вырвать у нее из рук, но она вцепилась в нее мертвой хваткой. — Как ты собираешься пережить апокалипсис в рубашке, пропитанной бензином?

— Я что-то не вижу здесь никаких прачечных, а ты? — Я притворяюсь, что наклоняюсь влево и пытаюсь снова выхватить рубашку, она дергается вправо и не отпускает ее.

— Я могу ее постирать.

— Когда твоя мама вернется с работы и впустит тебя?

Лицо Рэйн бледнеет, и она отпускает мою рубашку.

Бл*дь! Я не хотел упоминать о ней.

— Да, — отвечает она, ее глаза теряют фокус и опускаются на мою грудь, — когда моя мама вернется домой.

Дерьмо. Теперь она выглядит грустной и испуганной. И снова запускает руки в волосы. Это не к добру. Сука совершает глупости, когда начинает сходить с ума.

— Эй, — говорю я, пытаясь вырвать ее из этого состояния. — Ты хочешь есть? — Я перекидываю рубашку через здоровое плечо и начинаю отвязывать от руля пакеты с продуктами. — Я видел, у тебя во дворе есть домик на дереве. Мы можем поесть там наверху…

— На случай, если собаки учуют запах еды, — Рэйн заканчивает мою фразу с отсутствующим выражением на лице.

— Нет. — Я ухмыляюсь, держа пакеты в здоровой руке, и обнимаю ее другой, пока веду сквозь траву, высотой по колено. — Потому что там наверняка полно постеров с Джастином Бибером. Он такой чертовски очаровательный.

Рэйн фыркает, как поросёнок.

— О, Боже мой! — она хихикает. — Ты только что пошутил?

Я приподнимаю бровь, глядя на нее, и продолжаю идти.

— Я бы никогда не стал шутить про Бибера.

Когда Рэйн идет рядом со мной, смеясь над моей дурацкой гребаной шуткой, я понимаю, что возможно раньше я ошибался.

Я уже ощущаю себя королем мира.

Я запихиваю все мысли о своей матери в крепость с другим дерьмом, о котором я больше никогда не буду вспоминать, опускаю подвесной мост и поджигаю эту суку. Потому что все это уже не имеет значения, и мы все умрем.

Через три дня.

Когда я поднимаюсь по шаткой лестнице к своему старому домику на дереве, то понимаю, что уже начинает темнеть.

Точнее два с половиной дня.

Все, что необходимо сделать — это не думать о маме еще два с половиной дня, и тогда мне больше никогда не придется о ней вспоминать.