В номер ворвались несколько человек.
— Что с вами, мадемуазель, вы живы? — Жан-Жак, последний из вошедших и единственный, кто заметил ее в темноте коридора, тут же опустился рядом с ней на колени, пытаясь помочь. — Слава богу, мы думали, что с вами что-то случилось, хотели уже ломать дверь...
— Что вам от меня надо? — еле слышно прошептала Даша, отталкивая его руку. — Который сейчас час?
— Половина двенадцатого.
— Утра или ночи?
— Ночи, разумеется.
— Ночи? Боже правый... Кто вам дал право меня будить?
— Простите, мадемуазель, но у нас не было другого выхода.
Даша ничего не понимала, она испытывала злость, досаду, жалость к себе, но больше всего ей хотелось закрыть глаза и продолжать спать.
— Какого еще выхода? О чем вы говорите?
— Вы не отвечали ни на телефонные звонки, ни на стук в дверь.
— Да неужели нельзя было подождать до утра?! — Пот катил по лицу градом. — Вы же знали, что я больна...
И хоть упрек был обращен к Жан-Жаку, но ответил на него один из полицейских, судя по возрасту и уверенной осанке, самый главный.
— Увы, мадемуазель, но больше мы не могли ждать. Дело в том, что...
— Немедленно оставьте эту женщину в покое! — вдруг прогремел откуда-то сверху мощный голос.
Все присутствующие как по команде обернулись к двери. Голос звучал громогласно и величественно, словно сам Создатель оповещал о конце света. Но почему он говорит по-немецки?
Цепляясь за стену, Даша попыталась подняться и заглянуть за дверь.
«...Неужели о конце света надо непременно сообщать на немецком языке?..»
Прямо перед ней стоял пастор Хахенникен.
— Простите, святой отец, — довольно почтительно ответил старший полицейский, — но нам необходимо побеседовать с этой дамой.
— Это невозможно. Вы же видите, что она тяжело больна. Она практически без чувств.
Тем не менее Даша испытывала целую гамму чувств. Во-первых, недоумение — ибо она все еще никак не могла понять, что понадобилось от нее полудюжине полицейских посреди ночи; во-вторых, злость — ей плохо, а они настаивают на какой-то беседе; и, наконец, благодарность — хоть кто-то пытается ее защитить. Хотя прослыть тяжелобольной в присутствии молодых и симпатичных мужчин, к тому же французов, ей совершенно не хотелось.
— Я, конечно, не совсем в форме, — попробовала пошутить она, — но, в общем, в ближайшее время умирать не собираюсь. Просто в голове все время что-то шумит.
— Глотните коньяку, — Жан-Жак по-хозяйски прошел в комнату, вынул из бара маленькую бутылочку коньяка и почти силком заставил больную сделать пару глотков.
Округлым теплом ароматная жидкость растеклась по измученной душе. Сразу стало легче. И дышать и воспринимать окружающее.