Профессор даже не торговался.
Я произносила текст клятвы, а сама вспоминала, как пылали болью ладони, сквозь которые струилась кроваво-красная нить, как тянуло в груди пустотой, и всё внутри сжималось от дурного предчувствия.
«Дура ты, Валька. Идиотка и дура. Предупредили же, а ты всё равно влезла. И ради чего, спрашивается?» - с тоской сказал мне внутренний голос.
«Ради кого», - поправила я его.
У мироздания странные, несправедливые законы. Плохие дни тянутся не хуже резины, чем хуже события, тем медленнее течёт время. Хорошее же вихрем проносится мимо, словно те самые мысли-скакуны из песни Газманова. Так вышло и с каникулами. Вроде только вчера мы с профессором праздновали солнцестояние, вроде Аунфлай только принёс материалы по Владыке, а к дому уже подкралась середина января.
После моего обещания помочь мы больше тему Владыки не поднимали. Профессор куда-то спрятал конверт с живым волосом и целыми днями пропадал в лаборатории, предоставив меня самой себе. Я не скучала. Материалов по Златовласу было четыре огромных папки, все – опутаны сетью жутких чар и грифом «Совершенно секретно, перед прочтением сжечь и застрелиться». Читалось всё лихо, словно какому-то толкинисту с широким медицинским образованием вздумалось написать медкарту на Леголаса.
Первое потрясение меня поджидало на перенесённых болезнях. За всю свою долгую жизнь – судя по семизначному числу, Златовлас успел застать дриопитеков – не болел ничем. Совсем. Даже насморком. Зато ранений перенёс столько, что по ним можно было составлять историю развития человеческого интеллекта. Его протыкали в разных местах, душили, топили, обливали всякими нехорошими веществами, даже пытались разрубить напополам и сжечь, но упрямого эльфа ничто не брало. В тринадцатом веке он даже руки и глаза себе заново вырастил после плена. Бессмертие обеспечивалось чудным способом – он просто откатывал себе возраст назад, снова и снова проходя состояние, которое называлось странным термином «атоэ». После этого атоэ начиналось детство. Видимо, без ущерба для интеллекта и памяти.
Второе потрясение я испытала, когда взялась за папку с описанием физиологии. Златовлас определялся как мужчина, однако первичные мужские признаки носили, похоже, чисто декоративную функцию, потому что внутри у него не было ничего, напоминающего систему размножения. Вместо этого в нижней части живота располагалось нечто, названное загадочным словом «этиоханмо», которое выглядело как крупное яйцевидное образование, защищённое со всех сторон каркасом брюшины, по строению напоминающей рыбью чешую, а по прочности – тугоплавкий металл. Насколько я поняла, этиоханмо никаких функций для Златовласа не выполняло, не питалось веществами, которые организм вырабатывал, даже магию не генерировало, оно просто… было. Причем важной штукой, которая мелькала в описаниях то тут, то там. По каким-то причинам она считалась жизненно необходимой, потому что после каждого ранения первое, что писали эльты – «этиоханмо не пострадало».