– Нет, – поспешно ответил мой брат, – нет. Сперва послушай. У меня к тебе просьба. Однажды я попрошу тебя. Может, завтра, может, через сто лет. Но если я попрошу – исполни. Поклянись Богом.
– А в чём просьба?
– Изруби меня, – сказал Читарь. – Однажды я попрошу – и ты возьмёшь топор и изрубишь меня в щепы.
– Я не убийца.
– Для людей – да! – жарко произнёс Читарь. – Но мы же с тобой – родня. Я тебя как брата прошу.
– Не могу обещать, – ответил я. – За такое меня не похвалят.
Читарь неприятно осклабился.
– А ты – что? Похвалы, что ли, ждёшь? От кого?
– Ничего не жду, – ответил я – Ни от кого. Если мы действительно – люди, то в конце нас всех ждёт суд. На том суде я за всё отвечу. Может, меня похвалят, может, нет. И ты тоже не за похвалу живёшь. Ты поднял сколько? Двадцать братьев? Тридцать? И кто тебя похвалил?
– Ты, – сказал Читарь. – Ты похвалил.
– А что тебе с моей похвалы? Кто я такой?
Читарь не хотел спорить, он просто не имел для этого сил; его поглотили сомнения и страхи, неизбежные перед началом всякого огромного дела; он дрожал и отводил взгляд. Я тоже на него не смотрел, мне было его жалко. Я ждал, когда это пройдёт.
Честно скажу: уныние навалилось и на меня тоже.
Нас мало, мы прячемся, мы боимся. Нас не защищают ни законы науки, ни законы гражданского общества. С точки зрения истории, биологии, физики, химии, религии и уголовного кодекса – нас не должно быть. Мы – никто, фантомы, изгои. Куцее, мизерное племя. Мы появились на свет в результате случайного сбоя основной программы. В обычном мире нам места нет. Мы вроде бы живём Святым Духом – но на самом деле обречены на ложь и страдания. Мы есть тайна, о нас никто не должен знать.
Если мы в беде – никто не придёт на помощь. Если мы чему-то рады – мы не можем поделиться радостью с миром.
24
Читарь добавил в жир немного лампадного масла, ещё раз перемешал руками, понюхал.
Ладони его истёрты, ногти – коричнево-жёлтые, пальцы длинные, узловатые, словно коренья. Невозможно поверить, что мой собрат провёл столетия за изучением священных писаний. Людская молва полагает, что книжные умники всегда сутулы, подслеповаты и слабы грудью. Но Читарь – деревянный, его не согнуло, и глаза видят так же хорошо, как и сто лет назад.
Он зачерпывает жир и начинает втирать его ладонями в тело Параскевы, равномерно по всей поверхности, от ступней до лица.
Я делаю то же самое.
В четыре руки мы полируем фигуру.
Покрытая толстым слоем жира, она блестит, словно бронзовая. В какой-то момент я перестаю узнавать в ней свою заготовку; мне кажется, что я не имею к ней никакого отношения; как будто не я создал её, как будто не я издолбил её сложные изгибы.