ничего не стало. Как ты до сих пор можешь верить, что здесь есть какой-то смысл? Ты думаешь, как нечто во вселенной посмотрело вниз с облаков, нашло нас и сказало: «Хм, знаете что? Пошла эта семья куда подальше!» У Кристы и Дилана уже нет мамы, а дядя Рой потерял любимого человека, и она больше никогда не постареет.
Тут нет. Никакого. Смысла. Надеяться на что-то просто пустая трата времени. Прости, что я не особо счастлив по этому поводу.
Она уставилась на меня, и у меня скрутило желудок.
– Ты считаешь, что я счастлива по этому поводу? – недоуменно переспросила она. – Она была моей младшей сестрой, Олли.
Весь мой гнев внезапно испарился, и я приник к стене.
– Мам…
Она хотела было что-то сказать, но покачала головой, расстроенно фыркнула, поднялась и пошла прочь.
Я нормально пережил первый день в школе. Или, по крайней мере, утро. Никаких срывов и эмоций, никаких пугающих размышлений о собственной смертности. Девочки ласково со мной разговаривали. Даже у Лары не было наглых докапываний. Просто много вопросов о том, как у меня дела, и разумная доля переживания. Я целую неделю игнорировал почти все их сообщения. Как и соболезнования от Хейли и Райана.
Дело в том, на разговоры стало уходить очень много энергии, а ее у меня почти не осталось.
Во время обеденного перерыва я направился в музыкальный класс. В кафетерий я заскочил на минуту. Джульетт казалась расстроенной, когда я пронесся мимо нее, чтобы взять кусок пиццы, но что теперь делать? Хоть я и справлялся, но стараться быть в порядке и принимать участие в беседах оказалось утомительнее, чем я думал. Я решил, что уже способен вернуться в школу, но это не означало, что можно просто нырнуть в обыденную рутину, ничего не корректируя.
Побыть немного наедине все равно не помешает.
Но когда я взял бас-гитару, то понял, что меня не тянет играть. Мне хотелось тишины. Поэтому я сел на пол, прислонившись к стене, положил инструмент на колени и побарабанил пальцами по корпусу.
Как здорово побыть одному. Я обожал девочек, но не был с ними настолько близок, чтобы грустить в их обществе. Конечно, я мог побыть нытиком день или два, но вдруг мне понадобится больше времени? А если я буду мрачным неделями или месяцами – и больше никогда не буду веселым?
Или мне захочется сердито посмотреть, огрызнуться или потеряться в собственных мыслях? Или просто захочется поплакать?
Зато здесь я мог делать все что угодно. Мог ощущать каждое негативное, ужасное, ноющее чувство одновременно, и мне не надо было стесняться или пытаться натянуть маску, чтобы никто не чувствовал себя неловко.