Унылое зрелище. А если учесть, что вокруг, кроме разбитого «юнкерса», глазу не за что зацепиться, то и вовсе печальное. Хотя нет, чего это я? Вон же на горизонте чернеет едва заметная на таком расстоянии линия лесополосы. Слева, почти на пределе видимости, бревенчатые опоры ЛЭП расставили ноги, будто шагают куда-то строем. Справа, на два часа по воображаемому циферблату, темнеет серое пятно рощицы. Да и кусты ивняка в ста метрах отсюда хоть как-то скрашивают белое однообразие поля.
По колено проваливаясь в сугробы, я подковылял к «юнкерсу». Хвост самолета высоко задрался вверх, и я сначала вскарабкался на сломанное крыло, а потом, проявляя чудеса акробатики, взобрался на борт и прошмыгнул в хвостовой отсек. Там все было кувырком. Вывалившиеся из открытого ящика обрезки труб, инструменты, болты и гайки бесформенной кучей лежали в углу переборки. Защелки на ящике с «аквалангами» тоже оказались расстегнуты, а крышка приоткрыта. Я приподнял ее, просунув пальцы в узкую щель. Баллоны исчезли. Дитрих забрал их с собой, как и браслет. Странно все это.
– Саня!
Цепляясь за выступы обшивки и ребра шпангоутов, я добрался до двери и, схватившись за косяк, выглянул. Марика стояла возле самолета, подняв лицо к хмурому небу.
– Почему он это сделал, Саня? Зачем он спасал нас в Берлине, если все равно хотел убить?
– Не знаю. Подожди минутку. – Я снова скрылся в чреве самолета.
Через открытую дверь в грузопассажирский отсек намело снега, сапоги скользили по наклонному полу, так что я с большим трудом пробрался в кабину, хватаясь за все, что попадалось под руку. В углу, со стороны кресла второго пилота, в узкой щели между листом обшивки и уголком раскоса застряло лезвие раскладного ножа, того самого, которым я отрезал полоску сукна от шинели. Видно, Дитрих забыл о нем, когда удирал, а может, решил не тратить время из-за такого пустяка. Когда он нас вырубил, счет пошел на секунды. Тут уж не до мелочей вроде ножа, ведь надо еще вытащить «акваланги», надеть парашют и выпрыгнуть, пока высота позволяет.
Я выдернул лезвие из щели и выпрямился, собираясь выковырять компас из приборной панели. Надеждам не суждено было сбыться. Компас, как и остальные приборы, сильно пострадал при ударе самолета о землю. Зато по разбитым часам и застывшим цифрам на указателе скорости я примерно определил расстояние полета. Мы провели в воздухе восемь с небольшим часов, перемножаем на двести семьдесят, выходит, если я не сбился с курса, мы рухнули примерно в двадцати километрах от Сталинграда. Плюс-минус. Ну, хоть это радует.