Паша томился. Все это было скучно, ненужно ему. И разве сравнить тот запредельный огонь, что пожирает его изнутри, с этим слабым тлением? Да, спросите, уважаемые, душеведа и знатока Пашу, так ли следует цеплять инстинкты и призывать духов тьмы? Вы действуете примитивно, напрямую адресуясь к гениталиям. Есть пути изощреннее - через обольщение, обман разума. Соедини со сношением призыв к абстрактному Свету - и тот ли будет эффект? Человек-то уверен, что творит культуру и живет духовной жизнью, и не задумывается о том, что непостижимым образом духовная жизнь не мешает ему быть развращенным до мозга костей. Значит, жизнь-то - духовная, а духи - не те! Вот тут-то и самый смак! Какие бездны! Какие высоты!
- Предлагаю осыпать выступающих золотым дождем!
На сцену посыпались разнокалиберные монетки. Явно было не густо, но конферансье источал методичный задор:
- Я восхищен! ("Лучше бы ты был восхuщен и брошен в Тартар!")
Паша отыскал глазами Андрея - сидит изваянием, ждет...
- Блюз несостоявшейся постели.
На сцену и впрямь вытащили довоенную кровать с никелированными спинками и шишечками на них. Появились двое танцоров. Впрочем, то, что они танцоры, следовало принимать на веру. Сев на разные спинки, юноша и девушка принялись изображать неутоленную страсть, которую, видимо, утолить не было никакой возможности, хотя кровать имелась, - значит, причины оставалось предполагать возвышенные. Девушка простирала и заламывала руки, парень кувыркнулся в акробатическом этюде и нырнул под кровать, вынырнул, заплел одну ногу за спинку и вновь воссел сверху, на исходную позицию. Прозвучала финальная печальная нота, и номер завершился.
Ужасно грустно сделалось Паше. А почему - он не знал. Танцы и театр, ненастоящий мир, вечная просьба человечества: дай нам, Боже, другую жизнь, эта не удовлетворяет нас. Пластика жестов, язык тела - это оказалось и вправду выразительно, и оттого, что выразительно и тоже в претензии называться искусством (как неродившаяся Пашина картина, о которой никто, никто не спросит его!), становилось еще грустней.
Между тем для разнообразия программы спели пару песен и прочли стихи, а потом конферансье объявил:
- Анастасия. Танец в стиле "фолк".
В зале все стихло. Или это показалось Паше, потому что для него-то все замерло, остановилось, приближался решительный миг. Миг - вне времени, для которого Паша проник сюда. Только вот по чьей воле - по милосердию или попущению - попробуй ответь!
Приглушился свет, и лишь в каплевидном пятне прожектора сиял отблеск пламени - девушка в красном. В руках ее, воздетых над головой, уже тонко трепетал и перезванивал, нащупывая ритм, бубен. У задника проявилось второе световое пятно: там стоял седой старик в черном фраке, и скрипка повела, потянула нить мелодии. Все существо Паши отозвалось, заговорило, инстинкт или дух - он не знал. Его женщина, его любовь, его безнадежно утраченная собственность, та, которая единственная должна принадлежать ему отныне и вовеки, потряхивала бубном, делала осторожные шаги, входя в волну музыки и танца и зажигаясь, горя, вся плавно изгибалась и, резко изламываясь, шла вокруг скрипача, закручивая спираль. Взметнулась юбка, и классическая скрипка дернула откровенно цыганский, ухарский аккорд, и плясунья, будто отбросив стыд и став сама собой, закружилась, выстукивая каблучками страсть. Все это длилось секунду - так показалось Паше - и оборвалось в самый сладострастный, страстнотерпный миг. И он задохнулся от восторга, обманутый, - она не далась...